Салават Юлаев

И вот пошла снова дорога… Только на третий день Салават догадался, что его везут не назад, не в Уфу, а куда-то вперёд, ещё дальше Казани, может быть, в Петербург, в Москву, куда так рвался сердцем Казак-падша. Он сказал тогда Салавату: «Приедешь ко мне в Петербург…» Вот и едет за ним Салават, по его дороге, может быть, на тот же кровавый помост, на котором срубили голову государю… На царскую плаху…

И Салават ощутил великую гордость оттого, что враги в своей злобе равняют его с государем, которого он так любил и который был ему ближе родного отца…

Вот мелькнуло среди разговора конвойных слово «Москва».

Как говорил о Москве царь Пугач! Он говорил, что тут сердце его народа, что тут его правда и слава.

Сколько тут русских мечетей! Высокие каменные минареты, большие дома, дворцы, колымаги, кареты, пёстрые толпы людей, тройки со звонкими бубенцами…

И никому тут нет дела до безвестного арестанта, которого везут на санях по улицам. Может быть, люди его принимают за простого грабителя и убийцу, никто не думает, что он в двадцать лет был уже бригадиром, вёл войско, брал крепости, что его, Салавата, враги прозвали Грозою Урала…

Как перед тем в Казани, как ещё раньше в Уфе, так и здесь его поместили в каменный сырой каземат с железной решёткой в высоком окне.

Как перед тем в Казани, в секретной комиссии генерала Потёмкина, так и здесь, в Тайной экспедиции Сената, у обер-секретаря господина Шешковского, перед которым трепетала Россия, называя его «заплечных дел обер-мастером», Салавата представили на допрос…

Двое гренадеров под рост Салавату ввели его в комнату, где за столом заседали надменные чиновники. На главном месте сидел маленький старичок со звездой на шее, который с брезгливостью осмотрел колодника с головы до ног.

Салават гордо вздёрнул голову. В его молодых глазах зажёгся огонь… Смерть так смерть — всё равно ничего другого не будет. Плюнуть врагам в лицо, крикнуть им правду о том, что они палачи народа, излить всю ненависть к ним…

Они совещались между собою вполголоса, как будто здесь не было Салавата. Верно, составляли хитрые планы, как подстроить ему ловушку…

«Как бы не так! — вдруг решил Салават. — Довольно быть мальчиком. Здесь идёт битва за жизнь Салавата, а в битве бывает нужна не только отвага — и хитрость! Крикнуть им в рожу вызов — это значит выдать себя головой, а мы ещё будем бороться!..»

Хотя Салават и мог говорить по-русски, но Шешковский и его чиновники, допрашивая многих башкир, привыкли к тому, что с ними нужно говорить через переводчика. Так же обратились и к Салавату. И он не выдал себя. За время, пока переводчик, подбирая башкирские фразы, передавал вопросы чиновников, Салават обдумывал свой ответ.

— Как ты пристал к самозванцу Пугачёву? — спросил сам Шешковский. — Чем он тебя прельстил?

Хотелось сказать, что он прельстил правдой, доброй любовью ко всем народам, но Салават, смирив свою гордость, сказал, что Овчинников взял его в плен, когда он шёл с сотней башкир к генералу Кару по указу начальства.

— Башкирам как было противиться с луками против пушки, одной только сотнею против тысячи казаков?.. — заключил Салават.

— А когда самозванец тебя отпустил домой, почему ты от них не отстал? Государыня в сентябре всем покорным мятежникам милость свою даровала. Ты знал ли о том?

«Я сам своею рукой истреблял изменников, я сжигал их дома и добро, угонял их скот!» — рвались слова из сердца. Так трудно было себя покорить и сейчас, чтобы не крикнуть врагам этих слов… Глупое слово — «покорность»… Но Салават покорил себя снова.

— Ярлыки давали? Я знаю. Много было таких: ярлык у начальства возьмёт — и опять бунтовать… Нет, я так не делал. Я обещал государю служить и служил…

— Самозванцу! — резко воскликнул один из чиновников.

— Государю! — твёрдо сказал Салават. — Откуда нам знать, что он был самозванец!..

— Указ вам читали, что он самозванец и вор, а не царь? — раздражённо сказал Шешковский.

— Читали указ, — отвечал Салават, — Там было сказано, что он беглый каторжник, казак Пугачёв, что у него вырваны ноздри, обрезаны уши, клейма на лбу и щеках, Я сам видал — нос цел, уши целы, лоб, щеки гладкие. Это совсем другой человек.

— Значит, ты волей ему служил? — спросил чиновник.

— Ведь как сказать — волей?! — ответил Салават. — Мы, башкирские люди, войны не хотели. Казаки хотели войны, а когда государь велит воевать — что тут делать!.. Я домой хотел убежать, казаки поймали меня, стреляли — вот рана… — Салават стал расстёгивать платье.

— Так что ж, казаки тебя обижали? — с насмешкой спросил Шешковский.

— Совсем обижали! Ай, как обижали! Я ведь чуть на войне не пропал!.. — вздохнул Салават.

— А народ ты грабил? — спросили его.

— Как так грабил народ?! — возмущённо, ото всей души, отвечал Салават. — Кабы я грабил народ, государь указал бы меня повесить…

— Вор, вор, вор!.. — закричал Шешковский, брызжа слюной, и вскочил с места.

Салават замолчал, не понимая причины его крика.

— Вор, самозванец — не государь!.. — пояснил молодой чиновник. — Разбойник-казак, самозванец!

Хитрые искорки промелькнули в глазах Салавата.