Салават Юлаев

А Салават? Разве он не таков же, этот отступник истинной веры? Чего он добился? Вместо того чтобы гнать и убивать русских, он шёл с ними вместе и вёл за собой народ, обманывая его трескучими словами, звонкими песнями…

Верно, Амине, своей жене, он так же, как и народу, наобещал ханскую участь, богатства, а что теперь даст?

Бухаир знал, что Амина рвалась к теплу, с какой-то животной страстью лаская чужих, соседских детей, как всё её существо измучено жаждою материнства… Если сказать ей о том, что Салават привёз с собой сына, что это сын русской бабы… — раздумывал Бухаир.

Осенний ветер принёс чёрные тучи, и по дороге на Бухаира хлынул внезапный ливень. Кругом не было деревень, но на его счастье невдалеке от того места, где ливень застал его, стояла изба старика Ахая, промышлявшего мёдом.

Бухаир повернул к нему.

Старик жил, казалось, бессчётное множество лет, и никто из живых не помнил его молодым. Это был тот самый старик, к которому бегали все ребята за мёдом уж много десятилетий. К нему бегали Салават, и сверстники Салавата, и сверстники Бухаира. Только — не сам Бухаир… Бухаир не любил мёда и не любил пчёл, которые с детства всегда норовили его ужалить. Если ему удавалось, Бухаир всегда и везде убивал пчелу. Заезжая на пасеку, Бухаир был доволен, что стоит поздняя осень и пчелы уже не вьются вокруг.

Старик не сразу впустил Бухаира, заставив его стоять под дождём у избы. Правда, он долго ещё бормотал о том, что надо стучать громче, что он от старости плохо слышит, что он мажет уши мёдом каждый раз на ночь, но мёд почему-то не помогает… Бухаир заподозрил, однако, в его суетне что-то другое.

— Дождь застал меня, — объяснил свой приезд Бухаир, — и потом я привёз тебе верный ярлык.

— Что за верный ярлык? — не понял старик.

— Ярлык на верность царице, что ты не бунтуешь больше, — с торжеством сказал Бухаир.

— Я? — удивился старик.

— Ты, ты… — нетерпеливо подтвердил писарь.

— Когда же я бунтовал? Я стар и ни во что не лез…

— Кто же не бунтовал?! — воскликнул Бухаир. — Все бунтовали. Ты, старый, бери ярлык. Говорят, Салаватка близко. Солдаты придут искать его по всему юрту, а с ним и всех тех, у кого ярлыка нет, захватят. Бери, бери! — Бухаир разыскал в толстой пачке бумаг нужный ярлык для старика и протянул ему.

— На что мне ярлык?.. Какой от меня может бунт? — бормотал старик.

За занавеской, отделявшей половину избы старика, что-то упало и, гремя, покатилось по полу.

— Кто там? — насторожённо спросил Бухаир.

Старик затопал ногами, зашикал.

— Мышка мёд любит… — просто сказал он. — Гляди, дождь кончился. Ехать тебе скорей, пока без дождя доедешь, — заторопил Бухаира старик и в нетерпении сам распахнул перед ним дверь.

Бухаир поневоле шагнул через порог. Дождя действительно уже не было, но когда он вышел за дверь избы, он услыхал за собой жалобный плач грудного ребёнка.

«Хе-хе, бабай завёл жену перед смертью!» — хотел пошутить Бухаир, и вдруг, словно молния, блеснувшая мысль остановила его. Он быстро захлопнул дверь за собой и сказал старику, сделав вполне равнодушный вид:

— Тихо живёшь, один да один… Хорошо так жить!

Хитрого старика, однако, не обманули эти слова. Он усмехнулся и, придержав для писаря стремя, спокойно ему возразил:

— Время не то: сам говоришь — солдаты придут и ко мне…

— Ну, кто к тебе заберётся? Так я сказал, нарочно. Кто знает твою избушку, кроме своих! — поспешил его успокоить Бухаир.

Он торопливо помчался в деревню. Он был уверен в том, что Салават с ребёнком у старика — где ему быть ещё! И какому ребёнку ещё кричать в стариковой избушке? Не взял же он в самом деле себе жену, не родил же он сына себе накануне могилы!..

К ночи после того же дня в деревню вошёл небольшой отряд — три донских казака и пятеро солдат. Ещё не настало утро, когда в избе пасечника было всё перевёрнуто вверх дном. Ульи-колоды валялись по полу, подняты доски урн'дыка, сорвана занавеска, отделявшая половину избы.

В одинокой лесной избе стало тесно. Один солдат стоял у входа в избу, другой караулил землянку, где на зиму прятал старик колоды. Шестеро ворвались в избу.

Маленький, беспомощный человечек лежал перед ними при свете лучины и фонарей.

Сержант тряс бабая за воротник.

— А малайка, малайка чей? Сам ты родил его, что ли? Чей?

— Сам не знай, — с наивностью отвечал избитый, замученный старик, — какой человек привёз, бросил, сам на кобыл скакал. Куда такой молодой человек подеваешь? Наша коза есть. Его коза-молоко даём… Уй, лубит малайка коза-молоко.

Наивная хитрость, однако, не провела сержанта.

— Чего же ты чужого малайку принял? — допрашивал строгий сержант, не выпуская из рук ворот старика.

— Смотри сама, ваш благородья, смотри: наш башкирский малай, — убеждал старик, — глаза, носа, смотри… Русский был бы — русским давал. Нашего дома держим…

— Где Салават? — выкрикнул сержант, встряхнув старика.