Салават Юлаев

— Царская воля такая, значит, — сказал Салават, не умея и сам объяснить, что значит такой поворот в линии Пугачёва. — Государь велит русским идти в кунгурские земли…

Салават, как и другие башкиры, не ощущал пугачёвских поражений как приближения конца. Примитивное представление о том, что война — это игра удачи и неудачи, царило в народе. Ни Салават, ни кто другой из его сподвижников, ни даже сам Пугачёв не владели таким кругозором, который позволил бы видеть все широкое поле народной битвы, разлившейся по империи. Даже Пугачёв не мог подняться к вершинам государственной мысли, которая позволила бы ему заключить, что дворянское государство уже двинуло против него настоящие военные силы и повсеместно готовится к отпору народным восстаниям. Пугачёву, как и его соратникам, казалось, что попросту они продолжают войну, вместо одних крепостей занимая другие, продвигаясь вперёд, а не назад на Яик, значит — не отступая, а наступая.

Вести о том, что пугачёвское войско потерпело ряд неудач — под Татищевой, Оренбургом, Уфой, — совпадали с вестями о том, что царь взял крепость Магнитную, что он стоит в Белорецком заводе, что он захватил крепость Троицкую…

Государь приближается с войском, идёт в башкирские земли… Ему нужно войско…

И Салават снова послал своих верных соратников по степным и горным кочевьям скликать к оружию воинов.

В течение целой недели шли неустанные битвы с гусарами Михельсона.

Они оба были равно горячи, поворотливы и стремительны — опытный Михельсон и юный, горящий отвагою Салават.

Они караулили один другого в засадах, обманывали ложною вылазкой, затевая шумную стычку, чтобы в это же время нежданно обрушиться на врага с другой стороны.

Михельсон доносил в эти дни по начальству, что он нашёл такое сопротивление, какого не ждал от башкирских толп.

В эти дни Салават снова почувствовал себя полководцем и силой. Перед лицом надвинувшейся опасности все разногласия смолкли среди башкирских военачальников, все без слов признавали первенство Салавата и подчинялись ему.

В течение этой недели упорных боев башкирам под командою Салавата пришлось проделать снова прежний путь, снова вернуться от Сатки на Симский завод.

— Сегодня сожжём деревни, из-за которых шёл спор ещё в твоём детстве, — сказал довольный Юлай Салавату.

И Юлай оказался довольно умён для того, чтобы сделать это руками русских, которые были с ними.

В эти дни башкирам опять удалось соединиться с отрядом Белобородова. Именно Белобородов и взялся исполнить царский указ о заводских деревеньках.

— Государь повелевает вам, — выкрикивал Белобородов, — идти в Кунгурский уезд, в хлебные места, на вольные земли.

И заводчане, сбившись толпой над скарбишком, собранным на возы, не смея громко роптать, роняли молчаливые, сдержанные слезы… Среди них у Салавата было немало знакомцев, и Салават не глядел им в глаза. Он знал, что его считают обманщиком. Но что он мог сделать?

Заводской атаман Голубев с кучкою заводских казаков бодрил остальных заводчан.

— Воля, знать, братцы, царская такова, — говорил он. — Тут за заводчиком жили, а там за царём поживём! — Голубев понизил голос: — А буде чего с государем неладно стрясётся да бояре его перемогут — и разбежимся куда глаза глянут…

— Ладно тебе, бобылю, а кто с ребятишками, тем как?! — возражали ему.

Женщины причитали, глядя на чёрные головни, оставшиеся от срубов жилищ, со слезами глотая сизый горячий дым:

— Ни колышка, ни дворушка, ни голого землицы клочочка!.. Где голову приклонить? От ненастья негде укрыться, от грома-молнии схорониться!..

За женщинами кричали ребята.

Собаки подняли вой.

Испуганный скот мычал, косясь на огонь налитыми кровью глазами.

Тяжёлые, низкие тучи багровели в отсветах пламени.

Словно заколдованная, стояла толпа у пожара. Башкиры Айтугана много раз принимались уговаривать и отгонять людей — всё было напрасно: сила, подобная той, которая держит у смертной постели близкого и родного друга до последнего мига, последнего вздоха, когда уже нет сомнения в том, что кончено все, — такая же сила держала и заводчан у пожара. Только тогда, когда рухнул последний сруб, когда искры уже перестали взлетать вьюгою в тёмное небо, когда почернели угли и зарево стёрлось с туч, когда в рассветном тумане уж не вздымался, а низко стелился последний дым, тогда заскрипели возы по далёкой дороге к чужим местам…

Окружённые войском пугачевцев, симские заводчане покинули горькую подневольную родину, чтобы в слезах искать новой, более радостной жизни…

Горящий взор Пугачёва, его проникновенные речи, тёплая человеческая простота пленили Салавата. Царь повторил его заветные думы о воле, и думы эти ожили, будто в сказке. Царь словом своим освобождал рабов от неволи, отворял темницы, брал крепости, изгонял чиновников. Тысячи людей во имя воли и правды сходились к нему, под его знамёна. Он звал народы сражаться не за себя — царя, не за честь свою, не за славу, а ради их собственного народного блага.

В песнях славить такого царя, отдать за него жизнь в сражении Салават был готов в любой час…