Салам тебе, Далгат! (сборник)

– Двоюродный брат. Урузмин отец же есть, он был ученый человек. Коран знал. Он себе в доме даже дырку сделал в стене, высовывал оттуда голову наружу и так читал Коран, чтобы светлее было. А уши глиной залеплял, чтобы шум не мешал. Ну вот, это, и когда умер его дядя, ему предложили ясин читать и другие молитвы на могиле. Несколько ночей он должен был на кладбище ночевать. А двоюродный брат его тоже немножко знал Коран и тоже хотел читать, но его алимы не пускали, потому что он был нечистый. Ему только пятнадцать лет было – из-за этого. И, это, один раз даже подрались они двое на могиле. Но тут голос из могилы раздался и остановил их. Урузминому отцу от души завидовали, потому что он был ученый. Начали эти враги натравливать на ученого этого пацана, двоюродного брата. И мальчик его убил, в конце концов. Воткнул нож и побежал через все село прятаться у врагов.

– И судили его?

– Судили, только семья Урузмы мстить не стала. Маслиат[57] сделали. Он в село вернулся через три года, надел белую простынь и пошел к Урузминой матери и братьям. Лег на землю, положил ей в руки нож и говорит, типа, я твой къурбан[58], убей меня. Но она его простила.

Девушки дошли до магазинчика, у которого стояла высохшая золотозубая женщина с завернутой в лепешку халвой – даром для соболезнующих.

– Яхарай?[59] – обратилась к ней Чамастак, и они, отойдя в сторонку, заговорили на аварском.

– Вай Алла-а-а, как мне надоело здесь, – протянула Бика, доставая мобильник и вертя его в руках.

– Фотки покажи, – подскочила к ней Саида. – Аминка здесь какая красотка! Ма́мина!

– Субханаллах[60], красивая, – согласилась Бика.

– Уя, это Баришка, что ли, из педа? – спросила Эльмира, тоже взглядывая на экранчик изящного телефона.

– Да, это мы фоткались, когда мелирование модно было.

– А ты что с ней общаешься? – возмутилась Эльмира, задирая смуглые руки. – Ее знаешь, как на телефон засняли? Я сама всю запись не видела, но у всех пацанов этот ролик есть. Русик мне даже кусочек показывал, где она в парке голая сидит, лицо прячет.

– Да ты что! – поразилась Бика. – Это из-за этого она в Кизилюрт переезжает?

– Ее там тоже не оставят, – усмехнулась Наида.

В это время подошла Чамастак и, оглядываясь на удаляющуюся золотозубую женщину, заговорила:

– Родственница наша, в то село, наверху, замуж вышла. Тяжело, говорит. Света-воды нет. Шесть детей у нее, а еще четыре умерли без врачей. Она назад, домой пошла. До вечера будет идти.

– А почему не подвезет никто? – спросила Бика.

– Дороги нету туда, – отмахнулась Чамастак и зашла в магазин. За ней – Эльмира.

Когда они скрылись, на площадке перед магазином, вывернув из-за угла, остановилась серебристая тонированная «лада приора» с очень низкой посадкой. Из «лады» проворно выскочили двое неизвестных молодых мужчин, которых Наида не успела толком разглядеть. Схватили брыкающуюся Саиду за плечи и потащили к автомобилю. Бика закричала и вцепилась Саиде в руку. Из магазина выбежали девушки, следом за ними – продавщица. Похитители отпихнули Бику, втолкнули Саиду в машину и в следующее мгновение уже скрылись из глаз, завернув за угол сельского клуба. Все произошло так неожиданно и стремительно, что никто не успел ничего толком предпринять.

Растрепанная Бика напала на Наиду:

– Ты что мне не помогала?

Продавщица крикнула что-то в сторону магазина, откуда высунулась маленькая девочка в старых колготках и заторопилась к дому Хасана.

– Вабабай! – запричитала Чамастак и побежала вслед за ней.

3

– Только поскорей! – крикнул кто-то. – Скоро опять зикр начнется!

Туман почти рассеялся. Верхушки гор очистились еще не до конца и выглядывали из белого неба темно-зелеными пятнами. Во дворе вдоль окон стояли длинные деревянные скамейки, где сидели соболезнующие мужчины. Мимо них прошли девушки, скромно потупив глаза, и скрылись за воротами.

После чтения дуа и тихих разговоров пошли на веранду обедать. Ели, мысленно отправляя пищу душе покойного.

– Как доехал сюда, Муху́? – спросил Шапи у крепкого мужчины с торчащей из-под кепки седой шевелюрой.

– В Гимры заезжал на могилу к деду. Он же в Гимрах умер, когда в хадж ехал, теперь там зиярат.

– Что люди говорят?

– На годекан ходил я. Очень недовольны люди… Уй! Когда было КТО, к кому хочешь забегали, избивали, брали, что хотели. Там, где портреты имамов висят, нужду делали свою! Издевались над всем джамаатом, слушай! ХаIпур-чапур один! – Муху хлопнул ладонями по коленям. – Абрикос вырубали, груши вырубали! В коз стреляли даже. Выходить из дома не пускали, у одного старика вся отара пропала, разбежалась в горах. Лес жгли! Еле-еле, говорят, потушили… Ребят забирали.

– Не просто так же забирали, – сказал пухлощекий мужчина лет сорока в темно-синей рубашке, тесной в воротнике.

– Ле, Алексей! – воздел руки Муху. – К тебе домой если гость придет, ты что, на улицу пошлешь его? Когда боевик к тебе домой стучится, ты все равно ему хинкал с урбечем дашь! За то, что хинкалом бандита накормил, разве можно арестовать?

Шапи цыкнул:

– Сказки не рассказывай, Муху, просто так ничего не бывает.