Саладин

Что ж, казнь ас-Сухраварди и других еретиков-философов действительно, с точки зрения современного, особенно европейского читателя, является черным пятном на биографии Салах ад-Дина. Но нельзя забывать и о том, что именно в его стремлении скрупулезно следовать всем догматам ислама во многом следует искать и истоки его гуманного отношения к пленным христианам, и рыцарского поведения на войне. Вспомним хотя бы несколько правил ведения джихада:

«Будь рассудителен и хорошо обращайся с пленниками.

Мародерство не более законно, чем мерзость.

Бог запрещает убийство женщин и детей.

Мусульмане связаны соглашениями, если они законны»[44].

Безусловно, одним религиозным рвением многие вызывающие восхищение поступки Салах ад-Дина не объяснишь. Ему и в самом деле по натуре были свойственны доброта, умение сострадать и подлинное милосердие.

Разумеется, в некоторых из них можно усмотреть рисовку и работу на толпу. Это тем более вероятно, что попытки влиять на формирование общественного мнения всегда были важной частью внутренней политики всех восточных правителей. Газет и других массовых СМИ в те времена, понятное дело, не было, но их роль прекрасно исполняли специальные соглядатаи, которые, с одной стороны, собирали слухи, ходившие по улицам и рынкам, а с другой — сами распространяли их, внушая населению, что оно находится под властью набожного, доброго и справедливого повелителя. Но история с христианкой, которой Салах ад-Дин помог вернуть похищенную его лазутчиками дочь, или его доброе обращение с захваченным в плен под Акко (Акрой) старым христианским паломником, или забота о том, чтобы изгнанники из Иерусалима благополучно добрались до Европы, для рисовки Салах ад-Дину были явно не нужны. Это были искренние, идущие от сердца жесты.

Конечно, Салах ад-Дин никогда не относился к христианам и евреям как к равным. Вне сомнения, он считал их всех неверными, которым уготован ад. Но при этом он не был чужд симпатии к пришедшимся ему по душе иноверцам и, возможно, его сострадание к ним даже усиливалось от осознания, какая участь ждет их после смерти.

Человек пограничья, он умел сочетать и сострадание, и симпатию к отдельным христианам с яростной ненавистью к христианам в целом и готовностью сражаться с ними до полного изгнания с «территории ислама». И потому многие благородные жесты и проявления гуманизма никак не входили в противоречие с его беспощадностью к врагу на поле боя и неготовности ни к какому компромиссному решению конфликта с христианами. Любое такое решение было для него лишь уловкой, неким промежуточным этапом в достижении главной цели — «очищению» Ближнего Востока от христиан или признания ими власти ислама. Именно поэтому он никогда не заключал с ними мира — только перемирия, и эта тактика взята на вооружение и современными исламистами всех мастей.

Александр Владимирский в книге «Саладин: Победитель крестоносцев» с иронией комментирует рассказ Баха ад-Дина о той щедрости, с какой Салах ад-Дин одаривал служивших ему эмиров или тех же заезжих богословов. По его мнению, задача султана в том и заключалась, чтобы с помощью подарков покупать верность эмиров, а богословы были одними из тех, кто должен был распространять по миру славу о его мудрости и щедрости, и попросту нелепо этим восхищаться. Однако, похоже, щедрость Салах ад-Дина, причем не только по отношению к эмирам и богословам, и в самом деле временами переходила все мыслимые границы — что и привело к тому, что его казна почти всегда была пуста.

От романтического юноши, бывшего завсегдатая дамасских кофеен, в Салах ад-Дине в зрелые годы сохранилась любовь к хорошему застолью с неспешной беседой, с рассказами собеседников о прожитом и пережитом, с обменом увлекательными задачами на смекалку. Султан и сам любил блеснуть за столом захватывающим рассказом, доброй шуткой или задать собравшимся хитроумную задачку.

А вот чего он и в самом деле не терпел ни за столом, ни где-либо еще (и не только потому, что так предписывает ислам, но и в силу своей натуры, некой внутренней брезгливости) — это сквернословия, грязных намеков и скабрезных шуток.

В число его достоинств входили, несомненно, демократичность и простота в общении. Первая проявлялась в том, что он почти никогда не принимал никаких решений единолично; совещания с советниками и военные советы эмиров были неотъемлемой частью жизни его двора и армии. Вторая — в том, что и после своего вознесения на вершины власти он позволял общаться с собой без излишнего подобострастия и лести; был крайне неприхотлив в быту как на войне, так и в мирное время, а ветераны его армии нередко вообще позволяли себе переступать границы и вести себя с ним запанибратски, иногда и попросту нагло.

Баха ад-Дин приводит один из таких случаев: