Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

10 декабря, во второй день суда, после окончания допроса М. М. Литвинова[77], Ю. Ф. Орлова, В. Ф. Турчина и других свидетелей из «наших», председательствующий, в нарушение УПК, сказал, что свидетели могут быть свободны, и объявил перерыв; в перерыве «наших» свидетелей силой удалили из зала суда. После перерыва Сергей Ковалев потребовал, чтобы в зал суда вернули свидетелей, и также потребовал (далее из «Воспоминаний» Сахарова):

«…допустить Андрея Дмитриевича Сахарова, Татьяну Михайловну Великанову, Александра Павловича Лавута (он назвал еще 5–6 фамилий).

Раньше, чем судья ответил на это требование, в зале начались смешки, выкрики, что-то вроде хрюканья. Судья сказал как бы в шутку:

– Ну вот, сами видите: я не могу удовлетворить вашу просьбу…

Ковалев вспыхнул и закричал:

– Я не буду говорить перед стадом свиней! Я требую вывести меня из зала суда!

Большинство людей, имевших дело с Ковалевым, считают его очень выдержанным, безупречно корректным и вежливым. Так оно и есть. Но Сережа принадлежит к числу тех обычно мягких и вежливых людей, которых очень трудно, но все же можно вывести из себя, если хамство затрагивает что-то принципиальное».

Ковалев также заявил, что он объявляет голодовку до тех пор, пока свидетели и все желающие не будут допущены на суд. Председательствующий объявил перерыв до следующего дня.

Сахаров:

«Вечером (10 декабря) я сумел дозвониться Тане в Москву и рассказал о событиях дня, а через полчаса ей же дозвонилась Люся из Осло. Первые слова, которые она услышала от Тани, были:

– Мамочка, записывай…

Не было даже времени расспросить о детях – двух новорожденных и одном тоже маленьком. Это потрясло присутствовавших при разговоре норвежцев.

Так закончился день 10 декабря 1975 года, день Сергея Ковалева, Елены Боннэр и Андрея Сахарова.

* * *

11 декабря “наши” свидетели после обращения к председателю Верховного суда Литовской ССР получили разрешение присутствовать в зале суда; С. Ковалев снова потребовал допустить в зал А. Д. Сахарова, Т. М. Великанову (он не знал, что ее не выпустили из Москвы) и еще несколько человек и заявил, что, если его требование не будет удовлетворено, он не прекратит голодовки до окончания суда и требует удалить его из зала, – его вывели. После выступления обвинителя суд удалился на совещание. 12 декабря начальник следственного изолятора спросил С. Ковалева, желает ли он поехать на суд; когда С. Ковалев ответил утвердительно, тот, немного удивившись, сказал, что предстоит зачтение приговора; узнав, что таким образом его лишили права произнести последнее слово, С. Ковалев ехать отказался – приговор в суде зачитали без него.

* * *

В следующие дни Сережу не привозили в зал заседания, все дальнейшее происходило без него и без адвоката, которого не было, как я рассказывал, с самого начала. Таким образом, суд шел вообще без защиты, что было, конечно, полным беззаконием. Ковалева даже не привезли на чтение приговора, “забыли” – это особенно серьезное нарушение закона, дающее формальное основание к отмене приговора…

В день приговора 12 декабря в вестибюле суда собрались все приехавшие из Москвы друзья Сережи, пришло очень много литовцев, сочувствующих подсудимому; одновременно в вестибюль набилось несколько десятков гебистов, занявших позиции около дверей зала заседания, куда нас, конечно, не пустили, и вдоль стен. Как всегда, в напряженные моменты перед приговором, гебисты бросали провоцирующие реплики, насмешки. Мы сдерживались, молчали, иногда отвечали одной-двумя фразами.

За дверью раздались аплодисменты. Очевидно, кончилось чтение приговора, “публика” приветствовала его. Двери распахнулись, и заполнявшие зал стали поспешно выходить, не глядя на нас и не отвечая на наши вопросы о приговоре. Наконец, вышли родные Сережи, и кто-то, кажется Ваня (сын), сказал:

– Семь плюс три (семь лет лишения свободы и три года ссылки).

Рядом со мной стоял Рема. Я видел сбоку его лицо, какое-то окаменевшее, серое, с глубокими тенями под глазами…