Сахарный Кремль

Отрыгнув, Ариша ткнулась носом в то, что осталось от наследника: разодранные штанишки в луже исходящей паром крови. В кармане штанишек что‑то было. Пьянея тяжело от быстро и много съеденного, разодрала когтями штанишки, сморгнула, вглядываясь. В кармане оказался белый обломок. Пах он новым, сладким запахом. Пригляделась Ариша: обломок тот был в точности как белая башня, из которой звон раздавался. Даже маленькая двухголовая птица была на башенке. Лизнула Ариша башенку. Сладкой она оказалась, но то была не сладость крови парной, а — другая, новая. Подхватила Ариша башенку языком в рот. Хрустнула башенка на зубах, проглотила ее Ариша, облизнулась. Сделала шаг и поняла: объелась. Да так, что и идти тяжко. Опьянела от мяса. Отупела. А тут Старый вперевалку подходит. Унюхал. Лизнул кровь на камне, морду к Арише тянет. Глаза его мяса просят. «Отрыгну Старому малость…» — подумала она. Но сразу и передумала: «Нет, жалко…»

Ариша открыла глаза. Лицо старика было рядом, только — в профиль. С закрытыми глазами старик лежал на бетонном полу, на спине и всхлипывал. Ариша приподнялась. Вокруг лежали, сидели, просыпались люди. Она оторопело уставилась на них. Старик закашлял, застонал и стал тяжело приподниматься. Бородач вскрикнул, дернулся, выругался и тяжело задышал. Надежда ворочалась, бормоча что‑то.

Ариша поняла, что сама она лежит на боку, скрючившись в неудобной позе. Она села, распрямляясь. Голова была тяжелой, во рту чувствовался неприятный привкус, слегка мутило. Люди вокруг постепенно вставали и уходили. На Аришу они поглядывали как‑то не очень дружелюбно, между собой не разговаривали. Ариша встала и тут же поморщилась: она сильно отлежала правую ногу. Ковыляя, подошла к стене, оперлась. Старик сел, кашляя. Девушка, которая привела его, уже сидела рядом с ним, расчесывая свои длинные волосы гребнем. Потом она стала помогать старику. Опершись на костыль и на девушку, он приподнялся, снова закашлял и густо сплюнул на пол. Ариша оттолкнулась от стены и, припадая на ногу, пошла к выходу. В голове было пусто и тяжело, но на душе как‑то спокойно и хорошо. Выйдя в чердачную дверь, она спустилась по лестнице к лифтам. Там уже молча стояли спустившиеся с чердака, кто‑то отправился вниз пешком. Ариша тоже молчала, говорить совсем не хотелось. Первой у лифта стояла, прислонившись к нему лбом, старушка с трясущейся головой. Подъехали лифты, люди вошли, плотно заполнив их. Лифты уехали. Ариша осталась одна. Сверху спускался, опираясь на девушку и костыль, старик. Когда он подошел к Арише, подъехал пустой лифт. Старик с девушкой и Ариша вошли в лифт, девушка нажала первый этаж. Лифт поехал вниз. Старик молча и с укоризной смотрел на Аришу. Она отвела глаза в сторону. Едва лифт остановился, Аришу вырвало.

— Ты последыша сожрала, — неодобрительно улыбнулся старик.

Он вытащил из кармана платок, протянул ей. Ариша, мотнув головой, достала из притулы свой платочек, вытерла рот.

— В следующий раз не жадничай, — посоветовал старик. — Делись. Торопило не твори. Ясно?

Ариша кивнула, тяжело дыша.

— Не токмо ты обижена.

Старик подмигнул и, ковыляя, выбрался из лифта. Девушка вышла, поддерживая его сзади.

Отдышавшись, Ариша перешагнула через блевотину, в которой слабо различались пельмени, съеденные ею сегодня после смены в загорянской рабочей столовой, и вышла из лифта.

На улице слегка смеркалось.

Ариша достала дальнеговоруху, глянула: почти девять часов. На лавочке вместо точильщика сидели двое парней с девками. Парень наигрывал на мягкой балалайке «Златые горы», пьяноватые девки пели противными голосами. Поодаль, под тополями гужевалась с наутилусами местная шпана.

Ариша поправила платок и спокойным шагом направилась к подземке, туда, где в темнеющем грязном воздухе уже загорелась красная буква «П».

Дом терпимости

Айвовое варенье июльского заката уж протекло-капнуло на пыльно-душное, уставшее и намыкавшееся за день Замоскворечье, когда новенький, цвета парной крови «мерин» государева опричника Охлопа, расчистив путь себе инфразвуковым «рёвом государевым», поворотил-свернул с шумной Пятницкой улицы в уютный Вишняковский переулок и встал-постал возле розовато-желтого особнячка с белыми колоннами, молочными окнами и красными фонарями над крыльцом.

Тихо и покойно вечером в Вишняковском переулке.

Не успевает Охлоп крупнотелый открыть стеклянный верх «мерина» своего, как с крыльца к нему татарин в белом кидается:

— Просим, просим покорнейше, господин опричник!

Ждали-пождали опричника государева в Вишняковском переулке. Открывается прозрачная крыша «мерина», плавно щелкают, отстегиваясь, ремни безопасности. Охлоп, кряхтя, вытаскивает тело свое семипудовое из низкой машины.

— Просим, просим… — подхватывает опричника татарин под парчовый локоть, помогает, юлит ужом белым.