Сахарный Кремль

На поляне возникла другая голограмма: комната в гостинице, звучит визгливый американский джаз, голый и совершенно пьяный Иван стоит, облокотившись на стол, уставленной иностранной едой и выпивкой, держит в руках банку с надписью «Nutella», пальцем зачерпывает из банки шоколадную массу и ест. В это время с ним сзади совершает анальный половой акт красивый мулат с сигарой в зубах. На плече у мулата стандартная татуировка американских десантников: череп на парашюте.

Увидев голограмму, Иван остановился, как вкопанный.

— My sweet russian boy! — похотливо засмеялся мулат и выпустил дым голографическому Ивану в затылок.

По голограмме пробежала искра. Сценаристка вздрогнула, но постановщик сжал ее запястье, поднял палец, прошептал:

— Так надо.

Иван безумными глазами смотрел на голограмму.

— И про сие донесешь? — американец вплотную подошел к Ивану.

Иван стоял, оцепенев.

Американец толкнул его. Иван бессильно упал в траву. Американец выключил голограмму, присел на корточках, погладил Ивана:

— Не дури, Ваня. Тебе назад пути нет.

Достал портсигар, вынул из него сигарету, вставил в губы Ивана, зажег:

— Одной веревочкой с тобою повязаны. И разорвать веревку сию токмо смерть может. Но ты же не хочешь умирать?

Иван сел, вперился глазами в землю. Американец закурил, подбросил на ладони перстни.

— Ты еще молод. Все впереди у тебя. А посему, подарками нашими не след швыряться. Чай, не стекляшки.

Он надел перстни на бессильные руки Ивана.

— Мы ведь тебе еще подарочек припасли.

Американец с улыбкой достал из кармана маленький золотой перстень с брильянтом, надел Ивану на мизинец.

— Теперь у тебя не токмо сапфир да лунный камень, но и брильянт на длани воссияет. А брильянт, дорогой Иванушка, он всем каменьям камень. Ибо подобен он не камню земному, но осколку ошария небесного, на землю упавшего. Вот, полюбуйся.

Американец поднес руку Ивана к его лицу. Иван жадно затянулся, вскочил, пошел. Камера бесшумно поехала за ним по монорельсу.

Американец обнял Ивана за талию, пошел рядом.

— И вот еще, — американец вынул из кармана кожаный кошель, подбросил на руке. — Сто золотых.

Иван резко остановился.

Постановщик встал, в сильном волнении поправил очки, поднял сжатый кулак.

— Сто золотых, Ваня! — американец взял руку Ивана, вложил в нее кошелек.

Иван жадно затянулся, бросил сигарету, спросил хрипло:

— Что вам нужно?

Американец внимательно смотрел на него сквозь темные очки:

— Нам нужна, Ваня, тайная цифирь, обеспечивающая доступ к внутренним переговорам ваших тяжелых самолетов, несущих в себе атомноразрывные снаряды и совершающих своеобычные облеты северных границ государства вашего.

Иван бессильно опустился на траву, покачал головой:

— Нет. Сего я делать не стану.

Американец тихо рассмеялся, положил руку на голову Ивана и произнес, зловеще глядя на закат:

— Ты сделаешь все, что я прикажу.

Возникла мучительная пауза.

— Снято!! — закричал постановщик и побежал к актерам.

— Снято! Снято! Снято! — подбежав, он обнял их.

Сценаристка, размашисто перекрестившись, заспешила к ним.

— Снято! Снято, матерь вашу… — постановщик целовал, тузил и тискал актеров. — Снято, дорогуши мои, снято, разбойники!

Подошла высокая, угловатая сценаристка в узком платье, с вечно детским лицом, обняла «Ивана», прижалась:

— Господи… у меня чуть сердце не выпрыгнуло…

— Удовлетворительно? — спросил, снимая очки, «американец».

Постановщик ударил его кулаком в плечо:

— Гений!

— А у меня, главное, в сапог заползло что‑то! — «Иван», облегченно смеясь, сунул пальцы в сапог. — Шевелится, зараза, щекочет, а? Вот подвезло!

— Жопа ты! Жопа дорогая! — постановщик обнял «Ивана».

— Что, в самом деле, неплохо?

— В десятку, в десятку!

— И с закатом успели! — подошел приземистый, седобородый оператор.

— И с закатом! С закатом, матерь вашу! — постановщик отчаянно крутил коротко стриженной головой, то и дело поправляя очки. — Вон закат! Минутка еще — и нет его! И пиздец засранцам!

— Егор, не матерись, умоляю! — обняла его сценаристка.

— С закатом успели! Ты понимаешь, Дошка?! — встряхнул ее за угловатые плечи постановщик.

— Полторы минуты, — подсказала помощница.

— Во! Полторы минуты! И нет солнца!

— Дайте стул сапог снять! — выкрикнул «Иван».

— Стул на площадку! — закричала помощница постановщика.

— А кукушечка‑то как поднасрала, а? — улыбался «американец», закуривая.

— А‑а‑а! — грозно вспомнил постановщик. — Озьку[16] сюда!

— Здесь я, Егор Михалыч, — подошел сутулый, скромно одетый молодой человек. — Простите великодушно, один раз сорвалось…

— Один раз! Один раз — не пидарас, да?! — закричал, краснея, постановщик. — Вон отсюда! Завтра не работаешь!

— Ну, простите, бес попутал.

— Не вали на беса! Пшёл вон! — постановщик оттолкнул его, осмотрелся. — Так! На сегодня — все!

— Егор Михайлович, кормить уже можно? — спросила полноватая женщина.

— Конечно! Нужно!

— Православные, тра‑пез‑ни‑чать! — крикнула она, приложив раструбом руки ко рту.

— Все, все, все! — захлопал в ладоши постановщик, кивнул актерам. — Айда в палатку!