Сага о Йёсте Берлинге

Он сбрасывает со своего плеча их руки. К нему страшно приблизиться, он не менее страшен, чем совсем недавно капитан Кристиан Берг.

— Для меня это вовсе не старая история, — кричит он. — До сегодняшнего дня я ничего не знал. Я не мог раньше наказать неверную жену.

При этих словах майорша поднимает голову, все прежнее мужество возвращается к ней.

— Скорее сам ты уйдешь, чем я. Думаешь я уступлю тебе? — говорит она, отходя от дверей.

Майор не отвечает, но он следит за каждым ее движением, готовый ударить ее, если не найдется другого способа с ней разделаться.

— Помогите мне, добрые люди, связать и убрать этого человека отсюда, пока он не придет в себя, — кричит она. — Вспомните, кто я и кто он! Подумайте об этом, прежде чем мне придется уступить. Я одна управляю всем Экебю, а он занят целыми днями только своими медведями. Помогите мне, добрые друзья и соседи! Безграничная нужда придет, если меня здесь не будет. Крестьяне живут тем, что рубят мой лес и отливают мой чугун. Углежоги кормятся тем, что возят мой уголь, а лесосплавщики тем, что сплавляют мои леса. Кто, как не я, распределяет работу, приносящую довольство в их дом? Кузнецы, ремесленники и плотники живут тем, что работают на меня. Неужели вы думаете, что этот самодур сумеет сохранить все созданное мною? Если вы выгоните меня, голод и нищета ворвутся сюда, я предсказываю вам это.

Снова поднимаются руки на защиту майорши, снова ложатся на плечи майору чужие руки.

— Нет, — кричит он, — уйдите отсюда! Кто смеет защищать неверную жену? Я говорю вам, если она не уйдет добровольно, я схвачу ее и своими руками брошу на растерзание медведям.

При этих словах поднятые на защиту руки опускаются.

Тогда доведенная до отчаяния майорша обращается к кавалерам:

— Неужели и вы, кавалеры, допустите, чтобы меня выгнали из собственного дома? Разве я допускала, чтобы вы мерзли зимой, разве я вам отказывала когда-нибудь в горьком пиве и сладкой водке? Разве я требовала вознаграждения или работы за то, что кормила и одевала вас? Разве не играли вы у моих ног, обласканные, словно дети около своей матери? Разве не танцевали в моих залах? Разве не были развлечения и веселье вашим хлебом насущным? Неужели вы, кавалеры, допустите, чтобы человек, который был несчастьем всей моей жизни, выгнал меня из моего дома, допустите, чтобы я стала побираться на дорогах!

При этих словах Йёста Берлинг незаметно подходит к красивой темноволосой девушке за большим столом.

— Ты, Анна, была частой гостьей в Борге пять лет назад, — говорит он. — Скажи, кто сообщил Эббе Дона, что я отрешенный от должности пастор?

— Помоги майорше, Йёста! — кротко отвечает девушка.

— Но пойми же, мне нужно сперва узнать, не из-за нее ли я стал убийцей.

— Ах, Йёста, что за глупости? Помоги ей!

— Ты, я вижу, увиливаешь. Значит, Синтрам прав. — И Йёста вновь смешивается с толпой кавалеров. Он не пошевельнет и пальцем, чтобы помочь майорше.

Ах, зачем только посадила майорша кавалеров за отдельный стол в углу за печкой, теперь в их головах снова пробудились нехорошие мысли, порожденные рождественской ночью. Теперь их лица, как и лицо самого майора, пылают злобой.

Неумолимые и жестокие, неподвижно стоят кавалеры, не внимая ее мольбам.

Разве все случившееся — не подтверждение того, что они узнали ночью?

— Сразу видно, что она не возобновила договора, — бормочет один.

— Убирайся ко всем чертям, ведьма! — кричит другой.

— Давно следовало бы выставить тебя за дверь.

— Скоты! — кричит кавалерам старый, немощный дядюшка Эберхард. — Неужели вы не понимаете, что все это козни Синтрама?

— Ну, а если и понимаем, — отвечает патрон Юлиус, — что же из этого следует? Разве это не может быть правдой? Разве Синтрам не выполняет поручений нечистого? Разве они не заодно?

— Ну и помогай ей сам, дядюшка Эберхард! — насмешливо предлагают они. — Ты ведь не веришь в преисподнюю и дьявола. Иди помогай!

Безмолвно и неподвижно стоит Йёста Берлинг.

Нет, майорша не дождется помощи от этой озлобленной, ропщущей и грозной толпы кавалеров.

Она снова направляется к двери и закрывает лицо руками.

— Пусть тебя прогонят так, как прогнали меня! — шепчет она в невыразимой печали. — Пусть большая дорога станет твоим домом, а куча соломы твоею постелью!

Она берется одной рукой за дверную ручку и поднимает другую руку.