Сага

Никто не пытается нарушить тишину. Я встаю, подхожу к окну. Мы находимся в небольшом четырехэтажном здании на авеню де Турвиль в VII округе. Комната, в которой мы собрались, совершенно пустая, если не считать двух диванчиков и кофейного автомата. Похоже, что ее прежние хозяева тайком съехали отсюда, прихватив все, имевшее хоть малейшую ценность. Перегородка с большим окном позволяет видеть все, что происходит в коридоре. Сейчас там происходит нечто странное. То ли из-за усталости, то ли из-за волнения или стресса, но мне мерещится, что по коридору вереницей проплывают скальпы блондинок. Иногда удается различить лоб, глаза или шапочку, но все очень неотчетливо.

Тишину разрывает телефонный звонок, и напряжение сразу падает. Станик снимает трубку и через пару секунд кладет на рычаг — секретарша директора студии сообщила ему, что встреча откладывается на два часа.

— Мы и так проторчали здесь битый час, — ворчит Дюрьец.

Станик пожимает плечами, демонстрируя свою беспомощность. Для него терпеливое ожидание давно превратилось в постоянную работу.

— Вам не кажется, что им просто наплевать на нас? — спрашивает Матильда Пеллерен.

Так и хочется ответить ей, что мне всего двадцать пять и впереди у меня вся жизнь, чтобы дождаться такой встречи. Матильда встает и выходит, удостоив нас гневным взглядом в стиле героинь XIX века.

— Жаль. От нее так приятно пахло... — комментирует Станик. Жером Дюрьец в одиночестве остается на диванчике.

— Наверное, я могу малость всхрапнуть? У меня сейчас жуткая бессонница...

— В нашей профессии это едва ли не преимущество, — замечает Станик. — Устраивайтесь, я разбужу вас через полтора часа.

Не проходит и двух минут, как Дюрьец засыпает сном праведника. На него даже приятно смотреть.

— Так спят только маленькие дети.

— Дети и китайцы, — уточняю я. — В Пекине можно увидеть, как люди спят в любых условиях: опустив голову на руль велосипеда, в переполненном ресторане, в автобусе между двумя остановками.

— Вы часто бывали там?

— Ни разу. Но мне рассказывали.

С того места, где я сейчас нахожусь, мне наконец удается понять, что происходит в коридоре — стеклянная дверь позволяет видеть человека в полный рост. Правда, иногда реальность оказывается еще более непонятной.

— Скажите, месье Станик... что это за столпотворение лилипутов в коридоре?

— А, это «Прима», агентство по найму актеров, у них контора в конце коридора. Я заходил туда недавно, так как был тоже заинтригован. Они набирают актеров для американского фильма, который частично будет сниматься и в Париже. Им нужно две сотни взрослых лилипутов, преимущественно блондинов, знающих два языка.

— И о чем будет этот фильм?

— Они не сказали. Пока он называется «Вертеп». Там должна быть сцена с лилипутами и гигантскими женщинами с очень пышными формами...

— В стиле барокко...

— Скорее, символизма, американцы никогда не боялись сгущать краски, это одна из их сильных сторон.

Мы замолчали.

Если придется еще два часа ждать директора студии, то лучше о чем-то поговорить.

— Вам не кажется, что эта встреча — ловушка для дураков?

— Позвольте мне угадать, Марко. Вы никогда не работали ни на телевидение, ни на кого-то другого и не понимаете, почему именно вас пригласили для участия в работе над каким-то таинственным сериалом, который собираются показывать осенью.

— Да нет, я уже работал на этот канал. Я писал диалоги на французском для японского мультика «Властелины Галактики». А еще предложил несколько либретто для «Двух полицейских в аду». Но они не прошли.

Луи спросил, заплатили ли мне. Да, заплатили, жалкие крохи за мультфильм и ничего за все остальное.

— Вот поэтому вас и позвали. Они знают, что вы согласитесь на что угодно за мизерную плату.

Конечно, он прав. И я согласен, что меня еще раз облапошили. Но это неважно. Так как я, Марко, хочу стать сценаристом, это моя единственная цель в жизни и это написано на моей физиономии. Я продам душу тому, кто приоткроет передо мной двери. Я готов глотать оскорбления, писать невесть что, получать гонорар кирпичами или вообще не получать его. Мне плевать. Когда-нибудь это они будут есть из моих рук, просто пока еще они этого не знают.

— А вы? Почему вы здесь, Луи?

Я чувствую, что он колеблется, не зная, то ли отмахнуться от меня, то ли пойти на откровенность.

— Потому что я из тех, кого называют подававшим надежды. Для меня добиваться этой работы то же самое, что просить милостыню. Мое время давно прошло, и сегодня я согласен на что угодно, не испытывая никакой горечи. Я похож на старую рабочую лошадь, которую держат лишь потому, что она хорошо знает дорогу и не отличается большим аппетитом. Так или иначе, но я умею только это.

— Что именно?

— Сочинять километры страниц всевозможных перипетий.

Безмятежно спящий Дюрьец переворачивается на другой бок.