Сафари

С тех пор я никогда больше не видал ни наших лошадей, ни своего компаньона. Напрасно я две недели ждал его возвращения. Мне удалось лишь узнать, что его доставили в лазарет одного из пограничных городов и что он умер вскоре после этого. Рассказавший мне об этом полупьяный ковбой добавил еще, что в ту же ночь одному из пограничных стражников пробили пулей в животе дыру величиною с серебряный доллар. После чего душа его не преминула отправиться в ад…

На следующий день я пошел назад в Нью-Мексику — ведь контрабандистов преследовали лишь на месте преступления.

К вечеру я пришел в Александрию. Этот «город», подобно многим таким городам в юго-западных штатах, состоял из семи бараков; в трех торговали водкой. — Перед одним из этих трех я соскочил с лошади. Кабачок назывался «К святому Патрику» и содержал его, конечно, ирландец.

Увидев меня, он испугался, ухватил меня за плечо, безмолвно втолкнул в заднюю комнату, поспешно закрыл ставни и тогда только заговорил со мною: «Я готов сожрать свои старые сапоги, если мне докажут, что я когда-нибудь видел подобную дерзость!»

— Сделай милость, подавись ими, но дай мне чего-нибудь выпить! А потом, если ты не объяснишь мне в чем дело, я вобью тебе твои зубы в глотку!

— Если бы тебе не нужно было удирать, вшивый мальчишка, я так бы тебя отколотил за эту болтовню, что ты бы у меня с места не двинулся. Как видно ты и впрямь не знаешь, что приказ о твоем аресте расклеен повсюду?

— Приказ об аресте!? Как так? — спросил я спокойно и вытащил из ящика бутылку зельтерской воды.

— Как так? За убийство, мое ненаглядное дитятко! Во время вашей стычки с пограничниками одного из них застрелили из солдатского ружья. А так как у бедняги Чарльза такого ружья не было, то убийца стало быть ты!

— Ерунда! — пробурчал я. — Никогда у меня не было солдатского ружья, а в ту ночь я не сделал ни одного выстрела даже из револьвера. Я так же неповинен в смерти этого человека, как твой младенец, который орет в соседней комнате. А теперь уложи меня куда-нибудь; я чертовски устал и хочу спать.

— Уж это тебе сегодня не удастся, ненаглядное дитятко! — сказал ирландец, ухмыляясь. И он стал доказывать мне необходимость бегства. В конце концов мне пришлось согласиться с тем, что он прав, и мне стало не по себе. По-видимому, следовало удрать сейчас же. Я стал думать, куда бы мне направиться и вспомнил двух братьев индейцев, студентов университета, с которыми познакомился, когда служил там. Ведь они приглашали меня к себе.

Час спустя я мчался темной ночью по дороге, ведшей на север.

На третий день я увидел перед собою форт Мак-Кинлей. Я объехал его со стороны леса, потом остановился перед мостом, который вел через Желтую реку в новую территорию. Одобрительно кивая головой, я прочел приказ о своем аресте. Над ним висела доска, на которой было написано, что эта земля отводится индейскому племени апашей на вечные времена и что правительство Соединенных Штатов не может обещать белому, который на нее вступит, никакой законной защиты. Я помчался через мост.

В ближайшей жалкой деревне мне оказали сердечное гостеприимство, как только я назвал имена своих друзей. Мне объяснили, как проехать к их родителям, и, немного отдохнув, я пустился в дальнейший путь.

Старик отец моих друзей оказал мне такой почетный прием, как будто я был президентом Соединенных Штатов. Но я недолго у него побыл. Мне скоро стало скучно.

Все здесь вполне соответствовало описаниям моих друзей. Потомки самого дикого и воинственного из индейских племен вели здесь, на этой неблагодарной почве, требовавшей суровой работы, к которой они не имели ни охоты, ни способностей, унылое и прозаическое существование.

Один старик рассказал мне о других апашах, называемых «дикими индейцами». Они жили не в деревнях, а в палатках из звериных шкур и кочевали с места на место.

Я навострил уши. «Дикие индейцы? Где они живут?» — спросил я поспешно.

Он указал на юг и пробормотал что-то про Мексику и провинцию Сонора.

— Я хотел бы к ним пробраться! Послушай, как по-твоему, возможно это? — спросил я.

Он оглядел меня, подмигивая, с головы до пят. «Да, ты можешь к ним отправиться. Тебе нечего бояться. У тебя отнять нечего!»

Это была истинная правда. На мне ничего не было, кроме рваных штанов, такой же рубахи и заржавленного, негодного револьвера; даже самым падким на добычу диким индейцам нечего было бы у меня отнять. Итак в дорогу!

Глава четвертая