Сады диссидентов

Ты, наверное, совсем не представляешь, о чем я говорю, не можешь взять в толк, что это за люди, которые с нами живут? Ты ведь коммунист лишь в том смысле, что живешь в коммунистической стране, да еще разделяешь давно лелеемые марксистские взгляды, если, конечно, именно они по-прежнему движут тобой. Теперь, когда я записала это на бумаге, мне кажется это нелепым. Наверное, ты все еще состоишь в партии. Или не все еще, а снова. Это ведь та же самая партия, в которой вы вместе с Розой состояли здесь, в Америке? Как таинственно. Ну так вот, мы живем в коммуне. Подозреваю, что ты совершенно не знаком с этим явлением. По правде сказать, мы с Томми тут как родители, а остальные – как дети, так что это не совсем настоящая коммуна, не такая, как коммуна маоистов за углом на Авеню С: там у них собрания почти каждый вечер, они заседают часами, правда, никогда так ничего и не решают. Так что у нас скорее нечто среднее между коммуной и хостелом. Началось все с того, что мы пустили Стеллу пожить у нас на втором этаже. А потом нам пришлось пускать жильцов и в другие комнаты, просто чтобы были деньги на аренду этого жилья, потому что Томми давно ничего не получал за свои пластинки, а от тех денег, что выделило поселение “Эй-Си-Эл-Ю”[13] за мой противоправный арест в общественном месте, остались только воспоминания. Я тебе писала, что была в числе тех Тринадцати на ступенях Капитолия? Мы судились с этими подлецами, а отсуженные деньги я истратила в основном в “Патмарке” – на хлеб, овощи и мясной фарш.

Ну вот, к этому утреннему часу телефон уже начал трезвонить, а кто-то уже успел скрутить себе косяк, так что обстановка вокруг уже несколько суматошная. В смысле – после того, как мальчик уходит в школу. Я провожу очень много времени, слушая других, хотя у тебя может сложиться совсем другое впечатление из этого письма, где я говорю в основном о себе. Но это так. То звонит телефон, то кто-нибудь спускается сверху, и весь остаток дня на кухне толпится куча народу. Стелла спрашивает, кому это я пишу, и я показываю ей это письмо. Это она помогала мне придумывать, что написать на обороте открыток с “Герникой”. И именно Стелла выводила тогда те затейливые буквы, из которых вырастали виноградные завитушки, звезды и пацифики, про которые ты однажды спрашивал. Она просто рисовала какие-то каракули, пока мы с ней разговаривали, а потом я увидела их и подумала, что все равно отошлю открытку такой, как есть. Стелла говорит, мне нужно написать тебе, что все приходят ко мне со своими проблемами, а я решаю эти проблемы – я просто ору на людей, и им сразу становится лучше. Она говорит, что не знает, как мне все удается. А еще она говорит, чтобы я написала тебе, будто это она пишет вот это самое письмо, – просто чтобы тебя подколоть. На самом деле у нас очень похожий почерк: когда кто-то из нас оставляет записку на доске для сообщений тут, на кухне, то остальные не могут понять – кто же из нас писал. Но нет, это не она пишет тебе письмо – я сама его пишу.

Ну ладно, вот я опять вернулась. Просто уходила поговорить по телефону с Розой. Все одно и то же по кругу – каждодневные жалобы на местных политиканов. Она называет их “кланом”, всех этих местных епископов и жуликов, с которыми имеет дело в правлении Публичной библиотеки Куинса: это судья Фри, Дональд Мейнз, монсиньор Суини. Все они говорят с сильным канадским акцентом, отчего Роза сразу делается непослушной, хоть и балдеет от вида их униформы и от их титулов. Роза и сама уже член “клана”, хоть и не замечает этого. Она – своего рода районный босс, как она сама когда-то выражалась, местный посредник в конфликтах. Да и к тому же добрая половина этих ребят в разное время перебывала у нее в хахалях – точного счета я не вела. Но, судя по тому, как и о чем в последнее время Роза говорит, сейчас у нее любовников нет. Послушать ее, так можно решить, что любой мэр Нью-Йорка, какого ни возьми, – ее собственный незадачливый муженек, огромное и всепоглощающее разочарование в ее жизни. Нынешний мэр, Эд Коч, – тот хотя бы голосистее и язвительнее прежнего, и этим отчасти напоминает маме Фиорелло Ла Гуардиа. Мы зовем его между собой Эд Кич – не знаю, почему, просто нам так нравится, смешно звучит. Вряд ли тебя способны рассмешить все эти наши “местнические” дела. У меня всегда было ощущение, что для тебя политика – вещь крайне отвлеченная. Ну, а для Розы, как ты сам, наверное, помнишь, это скорее незаживающая болячка, язва.