Обе группы детей тотчас начали включать зуммер – они сразу поняли, как он работает. Вопрос был в том, станут ли они изучать все прочие возможности игрушки. Когда экспериментатор активировала игрушку как бы нечаянно, детей это завораживало и они начинали изучать ее самостоятельно. Совершая с игрушкой различные произвольные действия, они постепенно открывали все ее возможности. Но когда экспериментатор вела себя как учительница, то дети послушно включали зуммер… а потом включали его снова и снова – и так до бесконечности, – вместо того чтобы экспериментировать и искать новые возможности.
Дети дольше играли с игрушкой, пробовали больше разных действий и обнаруживали больше скрытых свойств в том случае, если экспериментатор изначально включала зуммер как бы случайно; если она целенаправленно инструктировала детей, последние потом действовали менее активно.
Итак, формальное преподавание (
А помните эксперимент с последовательностью трех действий, который я описывала в главе про подражание?[202] В этом эксперименте четырехлетним детям показывали, как взрослый выполняет сложную цепочку действий с игрушкой: встряхивает ее, сжимает, затем тянет за кольцо; или стучит по игрушке, нажимает кнопку и переворачивает ее. Иногда игрушка при этом издавала музыку, а иногда нет. Последовательность действий подсказывала, что может существовать более простой способ включить игрушку. Например, нужно всего лишь потянуть за кольцо.
Когда экспериментатор говорила, что понятия не имеет, как работает игрушка, дети отыскивали более разумный способ ее включить. Но когда она вела себя как учительница и говорила, что показывает ребенку, как работает игрушка, дети вместо поисков и проб просто повторяли все действия учительницы.
Что же получается – взрослые учителя всегда всё портят? Необязательно. По своей природе спонтанная игра не направлена к какой-то определенной цели и вариативна. Но как насчет случаев, когда ребенка нужно научить чему-то конкретному, как мы часто делаем в школе?
В одном исследовании ученые попытались научить дошкольников понимать непростую геометрическую концепцию – идею формы[203]. В этом возрасте дети еще не знают некоторых базовых принципов, касающихся формы и принципиально важных для геометрии. Они, например, не понимают, что треугольник – это любая фигура с тремя сторонами, и неважно, какой длины эти стороны и сильно ли заострен треугольник.
Исследователи дали четырехлетним детям набор карточек с изображениями разных фигур – там были как более привычные геометрические фигуры, например равнобедренный треугольник или квадрат, так и более необычные, например параллелограмм. Одной группе детей просто позволили поиграть с карточками самостоятельно.
К другой группе детей присоединились взрослые экспериментаторы. Надев кепи, как у Шерлока Холмса, они объявили, что собираются “раскрыть тайну форм”. Затем взрослые указали на несколько геометрически определенных треугольников или пятиугольников и попросили детей подумать, какой у этих фигур общий секрет. Когда дети ответили, взрослые повторили сказанное детьми в более точных формулировках и задали детям новые вопросы – все это было частью игры. Я очень похожим образом развиваю то, что Оджи рассказывает о своих тиграх и феях, – вероятно, самостоятельно он бы не додумался до таких имен, как Титания или Ариэль.
Наконец, с третьей группой детей экспериментаторы повели себя как учителя. Они сказали детям то же самое, что говорили “сыщики” детям из второй группы. Однако на этот раз детей не поощряли самостоятельно открывать секреты фигур – им просто сообщили, в чем заключаются эти секреты.
Через неделю исследователи попросили детей рассортировать новую группу фигур на “настоящие”, которые подчинялись правилам геометрии, и “ненастоящие”, которые не подчинялись. Дети из второй группы, участвовавшие в “направляемой” игре (