– Я передам ей и скажу, что я доволен тобой. В конце концов, ведь я твой отец. – С этими словами он вышел из комнаты и стал, кряхтя от подагрической боли в ноге, спускаться по ступенькам. Зная, как он не любил, когда кто-то видел его в такие минуты, Лидди осторожно закрыла дверь своей спальни.
Она услышала, как отец что-то крикнул с лестницы – его голос был теперь еле слышен, так, лишь верхние тона, но показался Лидди довольным. Потом она застыла, когда ему ответил голос мисс Брайант, чистый и пронзительный, проникавший в любую щелку.
– Нет, сэр. Я согласна. Она исправляется. На мой взгляд, во всяком случае, она стала менее истеричной.
Лидди знала, что мисс Брайант в курсе, что Лидди слышала ее слова и что Лидди понимает, что гувернантка осведомлена об этом. Она дождалась, когда затих стук трости и удалились голоса. Тогда она повернулась к окну и осторожно открыла его. На карнизе лежал маленький, как ей показалось, камень, завернутый в коричневую бумагу.
Она поняла, что удача наконец-то была на ее стороне: удача, что она не выдала себя и ничего не сказала отцу, удача, что она научилась так легко лгать, удача, что кто-то бросил камешек с такой точностью, хотя уже догадалась, что никто, кроме Пертви, не был способен на такое.
Лидди схватила камешек и замерла, напряженно прислушиваясь к голосам отца и мисс Брайант. Надорвала коричневую бумажку, размотала ее по спирали, и на ладонь выпала маленькая деревянная фигурка: мужчина с кистью в руке, шляпа набекрень, улыбка на лице, другая рука на бедре. Лидди показалось, что от фигурки струилось тепло.
Она стала срывать оставшуюся бумагу – но вдруг заметила, что на ней что-то написано. Тогда он положила ее на пол и разгладила.