Сад Эпикура

Анатолий Иванович Домбровский Сад Эпикура Повесть Научный редактор доктор исторических наук А. И. Немировский Рисунки Л. Фалина

Глава первая

Царь Антиго́н въезжал в Афины через Дипило́нские ворота, и пестрая толпа горожан вышла встречать его. Это была поистине царская встреча: Афины, научившиеся раболепствовать, не пожалели для торжеств ни денег, ни сил, хотя еще полвека назад никому бы и в голову не пришло, что гордые и свободолюбивые афиняне станут когда-либо приветствовать царя. Одна эта мысль для афинян показалась бы оскорбительной. Теперь же они без тени смущения радостными возгласами приветствовали Антигона, царя Македонии и своего царя, сына Деме́трия Полиорке́та, который едва не уморил Афины голодом, когда они восстали против него.

О том, что Антигон навестит Афины, было известно давно: начальник македонского гарнизона в Мунихий[1] Гиеро́кл оповестил об этом афинян заблаговременно, чтобы они успели приготовить приветственные речи и праздничные наряды, организовать состязания гимнастов и театральные представления в честь царя.

Но царь въехал в город больным, в лихорадке, которая настигла его еще в пути, в Эгейском море.

Поэтому приветственные речи были отменены, а гимнастические и театральные празднества отложены до выздоровления Антигона.

О том, что Антигон болен, Эпику́р узнал от своего ученика Коло́та, так как сам встречать царя не ходил.

— Жаль, — вздохнул Эпикур. — Очень жаль… — Он сидел у ручья в своем саду, опустив руки в прохладную воду.

— Ты жалеешь Антигона? — удивился Колот.

— Нет. Я жалею, что откладываются театральные зрелища. Ведь должны были поставить «Брюзгу» моего покойного друга Менандра[2]. Менандр когда-то сам читал мне эту комедию, и мы славно смеялись. Да-а, уже двенадцать лет прошло с той поры, как Менандр утонул, купаясь в Пирейской бухте, — проговорил Эпикур со вздохом. — Его жизнь, как жизнь огня, погасила вода.

— Жизнь огня, учитель? — переспросил Колот. — Такое сравнение мог бы сделать и Зено́н.

Эпикур поднялся, покачал укоризненно головой.

— Ты опять о Зеноне, — недовольно заметил он. — Мне иногда кажется, что ты, Колот, более ученик Зенона, чем мой. Ты чаще бываешь в Стое[3], чем со мной. Смотри, как бы к твоему имени не прибавилось, еще одно: Перебежчик…

— Не прибавится, — ответил Колот. — Хотя мне иногда кажется…

— Что? — спросил Эпикур.

— Что ты слишком суров ко мне, учитель, — сказал Колот, желая, однако, сказать совсем другое: что Эпикуру и Зенону следовало бы быть более друзьями, чем врагами, отчего и тот и другой только выиграли бы. Увы, они враги, хотя мудрость каждого из них достойна восхищения. Конечно, сам Колот все-таки выбрал Эпикура, выбрал радость, свободу, дружбу — к ним пролагает путь философия Эпикура. Там же, у Зенона, суровая необходимость, терпение, самоотречение во имя служения человеческой общине и закону.

— Зенон, конечно, тоже был в толпе встречающих? — спросил Колота Эпикур.

— Да, учитель.

— Еще бы! — усмехнулся Эпикур.

Это «еще бы» означало лишь то, что Зенон Кити́йский был единственным из афинских философов, кого царь Антигон отметил особым вниманием: навещая Афины, Антигон не раз слушал Зенона и приглашал его с собой на гуляния.

Однажды Зенон сопровождал царя к кифареду[4] Аристо́клу. Рассказывают, что на попойке у Аристокла Антигон назвал Зенона Китийского своим учителем.

— Где остановился Антигон? — спросил Эпикур.

— В доме Антипа́тра. Гиерокл привел из Пирея солдат и поставил их вокруг дома.

— Напрасная предосторожность, — сказал Эпикур. — Антигон здесь в большей безопасности, чем в Македонии: преданность афинян царю поразительна.

— Тебя это возмущает, учитель?

— А тебя, Колот?

Колот улыбнулся и не ответил: он знал, что Эпикур не одобряет его пристрастия к разговорам о власти, об усовершенствовании общественного устройства. Эпикур считает, что такие разговоры вредны, так как отвлекают от главного — от размышлений о высшем благе. Высшее же благо — свобода от телесных страданий и душевных тревог. А тот, кого волнуют дела царей, не может достичь безмятежности духа…

Колот выбрал Эпикура ради этой свободы. Чтобы навсегда уйти от постыдного страха перед жизнью, перед смертью и богами.

Теперь об этом толкуют не только в саду Эпикура: боги неверны и воля их темна. Молитвы и жертвы напрасны, ибо порождают ложные надежды. Человеку следует надеяться только на себя и на своих друзей. Но для этого и сам он обязан быть мудрым, и друзья — преданными ему. А в основу того, что связывает их, должно быть положено наслаждение. Наслаждение жизнью. Но этому во все времена, как и теперь, препятствует страх. Страх перед богами, страх перед смертью, перед болезнями, лишениями, нищетой. Страх перед худшим. Худшее же — сам страх, который, подобно тени, преследует человека и на пиру, и на смертном одре.