Сад

Бесшумно переставляя босые ноги, Трофим подошёл к дереву и прикрикнул на огольца. Тот оборвался с яблони; падая, зацепился рубахой за старый сломок и повис над землёй.

— Дяденька, не буду!.. Дяденька, отпусти!.. — плаксиво бормотал, беспомощно трепыхаясь в воздухе.

Трофим снял его с дерева и, придерживая за ухо, глянул в лицо. Это был Серёжка Забалуев.

— Глупыш! Обормот! — стыдил Дорогин. — Пришёл бы ко мне по-хорошему, я досыта накормил бы тебя самыми сладкими. А ты… Пакостник!..

Заметив отломленный сук на земле, садовод рассвирепел:

— Лучше бы палец мне отломил, чем это. Понимаешь? Прививка! — кричал, подёргивая за ухо. — Самая дорогая прививка!.. Этого я не прощу!..

Утром повесил отломленную ветку проказнику на шею и повёл его в село. А сам нёс корзину, полную крупных яблок. Отцу мальчика сказал:

— Парню захотелось попробовать… Вот кормите его…

Макар огрел сына плетью и поставил перед ним корзину:

— Ешь, паршивец! Всё! До последнего!

У Серёжки текли слёзы. Он давился яблоками, хватался за живот, но отец взмахивал плетью:

— Шкуру спущу!.. Ешь!..

Сбежались соседи.

— Брюхо лопнет у парнишки, — шутливо заступались за Серёжку.— Дай передохнуть.

— Сразу скормлю! — гремел отец. — На всю жисть нажрётся! Будет помнить!..

С тех пор набеги на сад прекратились. Серёжку стали дразнить: «Яблок хочешь?» А он и в самом деле наелся на всю жизнь. Даже запаха не выносит, о прививках не может слышать. Пала на сердце остуда. И нет ей конца.

10

Жизнь шла в борьбе с жестокой природой, с невежеством, с ограниченными и косными людьми. Немало испытаний выпало на долю Дорогина в гражданскую войну. Но он умолчал об этом, оставив рассказ до другого раза.

После победы над колчаковцами и интервентами в газетах и журналах стали появляться статьи о сибирском садоводе. На выставках ему присуждали премии. В доме чуть ни все простенки заняли дипломы и почётные грамоты. Всё, что было взращено в саду, Дорогины в «год великого перелома» внесли в колхоз. И у Трофима теперь не было нужды разрываться между садом и пашней. Все силы он отдавал любимому делу.

Председателем колхоза в то время был токарь с Балтийского завода. Десятью годами раньше, во время боевых схваток с деникинцами довелось ему побывать в городе Козлове, на зелёном полуострове, где тысячи новых плодовых деревьев были выращены, созданы старым русским садоводом.

— Дадим тебе от колхоза научную командировку туда, — сказал председатель, покорённый мечтой о больших садах, под небом Сибири. — Достигай, браток!..

Ранним июльским утром Дорогин на пароме переплыл речку Лесной Воронеж и вошёл в сад на зелёном полуострове. Вот она обетованная земля! Вот деревья, пробуждённые к жизни мудростью человека. Отсюда яблонька под именем Ермак отправилась завоёвывать Сибирь и проложила путь-дорогу для своих сестёр. Отсюда приходили ободряющие письма, посылки с семенами и саженцами.

Десятка полтора посетителей прибыли раньше Дорогина. Они нетерпеливо и насторожённо посматривали на крыльцо двухэтажного дома: выйдет ли сегодня старик?

Позволит ли ему здоровье? Возьмёт ли на прогулку по саду?..

И вот он появился. Высокий, угловатый, сухой от недугов. Белый пиджак обвис, сваливался с плеч. Широкие поля лёгкой шляпы кидали тень на лицо, иссечённое морщинами, как земля в засуху. Старик шёл, опираясь на трость.

— Ну, собрались? На прогулку? — спросил резко, неприветливо. За долгую жизнь ему надоели любопытствующие бездельники.

Посетители, кивая головами, перебивали один другого:

— Да, да… Посмотреть… Полюбопытствовать…

— Приобщиться… Как почитатели и поклонники…

— Поклонники?.. Я не принадлежу к женскому полу, Нe девка. Не молодая вдова… — ворчал старик, поворачиваясь к дорожке в сад. — Видите ли, на прогулку явились… — повторил он и, помолчав, помягче объявил. — Возьму, если кто по делу…

— Я — по делу. — Дорогин шагнул вперёд всех. — По ермаковой тропе — сюда.

Учитель и ученик стояли лицом к лицу, оглядывая друг друга. У ученика борода — во всю грудь, на голове — копна волос.

— По командировке колхоза… — добавил он.

— А-а! — в глазах учителя загорелись огоньки, улыбка, как светлая дождевая вода в полях, залила морщины на помолодевшем лице. — Догадываюсь: сибиряк! Дорогин? Трофим? Если я не запамятовал. А отчество… Писал на конвертах, но не помню.

— Батьку моего, Иван Владимирович, звали Тимофеем.

— Вот ведь как — Тимофеевича забыл. А когда-то тебе посылал свою яблоню Ермак Тимофеевич!.. Так, говоришь, ермакова тропа привела? Славно! Пойдём, Трофим, пойдём. Рассказывай про сибирские сады.

Они двинулись по дорожке среди деревьев. За Мичуриным бежала маленькая пушистая собачка, похожая на рукавицу-мохнашку. Над головами кружились воробьи. Старики не замечали их. Дорогин рассказывал, как ведут и как чувствуют себя яблони Мичурина в условиях Сибири. Иван Владимирович время от времени останавливался у дерева и говорил с доброй мягкой улыбкой:

— Вот оно «незаконнорождённое». Мать всего поколения… — и вспоминал, как он вызвал к жизни это дерево, как отдавал на воспитание другим яблоням, добиваясь новых нужных ему качеств.