С высоты птичьего полета

Газеты также сообщали о раскрутке гироскопов-гиродинов модуля «Квант», об удачном запуске французской ракеты «Ариан». Этот запуск, 19-й по счёту, был выполнен после годового перерыва после срыва запуска ракеты-носителя из-за неполадок в двигателях третьей ступени. В США утверждено финансирование программы «звездных войн». Последней каплей в сенате явился голос вице-президента Буша. Голоса сенаторов разделились, пятьдесят на пятьдесят, и Буш склонил чашу выравнявшихся весов в сторону милитаризации космоса.

Мы бродим по таллиннским улочкам и площадям, и как-то раз на площади Победы зашли на выставку в зал Союза художников. Рядом, перед входом в него, на углу гужевались доморощенные панки, а тут за стеной было строго и тихо, и ходила спокойная публика, зорко вглядываясь в огромные полотна.

Петер Нагель из Кёльна в отличие от своего знаменитого тёзки, который действовал не мудрствуя лукаво и больше изображал, заставляя задуматься. Смотреть его выдуманные и нарисованные картины было интересно. «Дискотека Нью-Йорка», «Трюк II» и «Трюк IV» с перекладиной, мужчина с воздушным змеем – всё это было не просто изображением, а философией, совмещением изображения и мысли, заставлявшим задуматься. Так, говорят, умел и Марк Шагал, чья выставка открылась в музее Пушкина в эти дни. До поры до времени я не видел его картин, за исключением нескольких репродукций, и долго считал его экспортером отечественного искусства, сохранившим по словам Д.С. Лихачева самобытные черты «народной еврейской культуры, народной белорусской культуры и русского лубка». Однако, побывав и в его музее в Ницце, я не увидел его. Вернее, он не произвел впечатления на меня, а картины Нагеля заставляли задуматься, связывали сиюминутность – клоунаду каждого дня с общечеловеческими проблемами, точно как газетные снимки фотоспутника напоминали о «домокловом мече» – озоновой дыре над Антарктидой.

Граждане Тулузы

Мы спешим, как говорится, в ногу с временем. Вчера, накануне отлета, перевели часы назад в связи с отменой летнего времени, сегодня в аэропорту Парижа ещё назад – по-парижски.

В Тулузу мы прибыли к концу дня. Уже в коридоре, только что покинув самолёт, мы видели, как на лётное поле садились диковинные самолеты – мы прилетели в разгар авиационного праздника.

Автобус выруливал среди сонма припаркованных машин, а мы всё видели, как садились самолеты, как из чрева пролетающих машин высыпались фигурки и небо аэродрома расцвечивалось пятнами нарядных лепестков. Далеко не все парашюты выглядели зонтиками, одни походили на змеев, на многоэтажные этажерки или не походили ни на что. На зданиях, окружавших аэродром, стояли люди, кричали, махали, а мы ехали, постепенно набирая скорость, и, наконец, приехали в гостиницу у вокзала – «Новый Орлеан».

Пока мы разбирали ключи с огромными блюдцами – брелками, на нас со стены строго смотрела Орлеанская дева. Мы поднимались на второй этаж по винтовой лестнице, где стоял настоящий тяжелый якорь, о который можно было расшибиться в темноте.

Гостиница изнутри напоминала старинный заросший пароход, вывернутый наизнанку, отчего мостики многоэтажных палуб оказались внутри, окружая патио второго этажа. С этажей свисали гирляндами растения, и, казалось, пароход, брошенный в джунглях, уже красиво зарос, как бывает в кино. Пассажиры верхних этажей видели обитателей нижних палуб, и это делало гостиницу похожей на галереи итальянцев или грузинский двор. Было слышно и видно и можно было переброситься словом и посмотреть, сидит ли кто-нибудь внизу за столом. Знакомились с комнатами, из которых некоторые оказались в запущенном состоянии; в гостинице шел ремонт. И эти «предремонтные» комнаты были обставлены древней мебелью, трогать которую было опасно. Были здесь и глухие номера с окном, выходящим лишь на внутреннюю палубу, и это так не вязалось с обычным французским комфортом. Постепенно всё утряслось.

Мне досталась уютная маленькая угловая. От неё перед этим отказалась руководитель нашей делегации медпатронесса Ада Ровгатовна. Её, по-видимому, не устроил уютный закуток, так как там вряд ли можно было бы собрать совещание. А мне моя комнатка нравилась. Окно выводило на разновысокие крыши гостиничного двора, не того ремонтного, куда сваливался строительный мусор, а другого, чистого, и ступеньки разновысоких крыш украшали вид из окна. На окошке, как водится, были жалюзи. Основную площадь комнаты по-прежнему занимала широкая кровать, а ванная была розовой, с огромным зеркалом.

В эти дни в Тулузе заканчивался какой-то форум социалистической партии, и внизу, около портье, рядом с доской с ключами, где стоял непонятно как втиснувшийся стол с креслами по бокам, пожилые женщины – партийные функционерки – постоянно оживленно разговаривали и доброжелательно улыбались, при нашем появлении прерывая разговор.