С вождями и без них

- Чего смеетесь? На каждый день падает множество годовщин - рождений, смертей, других исторических событий. А ведь нужно еще давать информацию о долготе дня, указывать время восхода и захода солнца, помещать другую информацию. Приходится даже классиков упоминать в связи с круглыми датами.

- Но для кого-то вы все-таки делаете исключение? - спросил Суслов.

- Да, - ответил я без запинки, - для Маркса, Энгельса и Ленина.

В зале опять прокатился смешок. Суслов и сам улыбнулся.

- Ну хорошо, вы согласны с тем, что предлагает агитпроп? - Вопрос прозвучал неожиданно. Ничего подобного в "сценарии", которым была обусловлена моя готовность выполнить роль стрелочника, не значилось.

- А со мной ни о чем таком не говорили, - возразил я.

Михаил Андреевич укоризненно покачал инструктору головой.

- Тут вам предлагается поставить на вид. Согласны?

Я, откровенно говоря, опешил от подобной благожелательности и выпалил:

- Нет, конечно.

Суслов махнул рукой.

- Ладно уж, идите.

Секретарь, академик и Герой Труда Поспелов восседал благочинно на подиуме, устремив в зал ясный взгляд. Как принято говорить в таких случаях, на лице его не дрогнул ни один мускул. Не проявили желания подать голос и другие участники высокого синклита. Думаю, не всем из них была известна подоплека случившегося. Просто берегли себя, не будучи уверенными, куда завтра свернет партийная линия в этом каверзном вопросе.

Кстати, спустя несколько лет, поступая на работу в аппарат ЦК, я записал в анкете: "Поставлено на вид Секретариатом ЦК КПСС за то, что в календаре 1958 года не отмечена дата рождения И.В. Сталина". На другой день кадровик выдал мне чистую анкету, попросив заполнить ее без упоминания о взыскании. На мой немой вопрос лаконично ответил: "Снято".

То заседание Секретариата отложилось у меня в памяти и другим эпизодом. Обсуждался, по докладу Отдела культуры, "вопиющий факт напечатания в журнале "Новый мир" романа Дудинцева "Не хлебом единым". За сим следовал полный набор идеологической анафемы: произведение порочное, клеветническое, в черном свете изображающее советскую действительность, и т. д.

Приглашенный на трибуну Константин Симонов держался достойно. Он сказал, что не считает роман Дудинцева антисовет-ским, хотя в этом произведении подвергаются острой критике некоторые негативные стороны нашего прошлого. Прежде чем выпустить его в свет, редакция много работала с автором. Возможно, где-то не дотянули, главный редактор готов нести всю полноту ответственности.

Словом, это было хорошо продуманное, произнесенное на официальном партийном жаргоне объяснение, которое, мне казалось, занесут в протокол, и на том неприятный инцидент будет исчерпан. Но на трибуну поднялась Екатерина Фурцева и, встав в позу разгневанной фурии, звенящим голосом разнесла в пух и прах роман, журнал и самого Симонова. Врезались в память грозные инвективы:

- Вы, товарищ Симонов, кандидат в члены ЦК, не имели права допустить такую грубейшую ошибку, граничащую с идеологической провокацией! - И далее в том же духе.

Признаюсь, я большой поклонник Симонова, особенно его лирических стихов. Ни один другой советский писатель не сделал так много для нашей победы в Отечественной войне. Было невыносимо стыдно и больно слушать, как эта чиновная дама буквально смешала его с грязью. Повторно поднявшись на трибуну, он попросил освободить его от обязанностей главного редактора. На это ему было сказано, что так вопрос не стоит, если ЦК сочтет необходимым заменить Симонова, ему об этом сообщат. А сейчас редакция журнала должна сделать выводы и извлечь уроки.

Чего уж тебе хорохориться, если таких людей гнут в колесо, подумал я и отправился в Политиздат, где тут же был приглашен уже вернувшимся восвояси директором. Мы с ним выпили прямо в кабинете. Если бы Михаил Алексеевич сказал при этом что-то вроде: "Знаешь, мне самому тошно!", я бы сохранил о своем очередном начальнике незлобивую память. Увы, вместо этого он изрек: "Видишь, вот все и обошлось. Не покаешься, не спасешься".

Долго он не продержался, уступил директорское кресло беззаветному работяге Николаю Васильевичу Тропкину, который почему-то напоминал школьного учителя. Милейший человек, хотя пришлось с ним повоевать, когда издавалась моя трилогия - "Социалистическая судьба человечества", "Фиаско футурологии", "Грядущий миропорядок". Приведу его письмо по поводу последней книги, из которого видно, что и относительно высокое положение в партийной иерархии не давало права на теоретические вольности.