С Том 3 (СИ)

Дед Мороз дочитал последние новости уже в обычном виде, и начались народные гуляния. Гармонист, хоть и знал уверенно, наверное, только две песни — частушки и «Ти ж мене підманула», но это не мешало приспосабливать их под любые слова. И это тоже никого не смущало. Веселились все от души, будто и не было войны, а праздничное меню отличалось от обычного только тем, что в кулеш добавили, мелко порубив, несколько зайцев, пойманных в силки.

А про командира, лежавшего на больничной койке и тихо постанывающего при любом движении, никто и не подумал. Это я так грустил, жалея себя. Но действительность показала, что про меня помнят очень многие. Сначала ко мне ворвался Иосиф Эмильевич и попытался сделать из меня антисемита путем потрясения той самой бородой и обвинениями именно в мой адрес, будто это я направил струю ветра на Паничева в попытках довести главврача до сердечного приступа. Потом просочилась заплаканная Параска со своей версией событий. К счастью, это как раз доктор, а не я, в этой истории пытался сжить ее с белого света. Наверное, он вату за ниточку и таскал. Хорошо, что вскоре явился Ильяз, про бороду не сказавший ничего, а только потащивший санитарку куда-то, наверное, утешать. Мысленно пожелав ему успехов в личной жизни, я аккуратно начал разворачиваться на другой бок, но тут пришел Сабуров. С Базановым. И Яковом. Эти тоже про диверсию с ватой не сказали ничего, а только начали в сто первый раз обсуждать ожидающийся сегодняшней ночью самолет.

А что там обсуждать? Вот прилетит, выгрузим, тогда и начнем думать, что кому и сколько раз. Место обговорено, поле подготовлено. За работу, товарищи. А я, извините, тут немного полежу, путем постельного режима укреплю здоровье.

На самом деле я с этим аэропланом всю душу извел. Как же некстати прилетела проклятая пуля! Сам же и виноват: не добил я того поганца-фельдфебеля на мосту, вот он и потратил последний в своей жизни выстрел на меня. А ведь я ему дважды в грудь саданул, а потом в голову! Или это я только собирался? Точно, как сейчас вижу: я иду вперед, останавливаюсь возле лежащего охранника, и… начал стрелять пулемет, я упал, причем рядом с немцем… встал… и пошел дальше… Никто фашиста штыком не приголубил, мучения не прекратил. Вот он обиделся и подстрелил меня.

Стареем, Петр Николаевич, хватку теряем…

Соратники, глядя на мою задумчивость, видимо, решили, что командирское благословение получено, потихонечку встали и пошли переживать без меня. А как же: утрамбовано ли поле, хватит ли его длины, чтобы самолет сел, хорошо ли будут гореть костры-ориентиры, увидит ли наш летчик куда ему садиться, не помешает ли облачность, не заявятся ли немцы? Вопросы, вопросы, а ответов на них пока нет. И я тут лежу с треснувшим ребром и почти дыркой в голове! Эх, мне бы самому туда! Вот чувствую, что без меня накосячат!

Впрочем, долго переживать не пришлось. Совсем под вечер опять заявились раскрасневшиеся Параска, Анна, несколько партизан, прямо скажем, навеселе. Вместе с гармонистом.

— Смотри, что мы нашли! — радистка кивнула Ильязу, тот достал из-за спины… гитару!

— Смуглянку! — тут же заверещала Параска. Партизаны ее дружно поддержали.

— Да тут у нас теперь целый оркестр, — я посмотрел на гармониста с залихватским чубом. — Звать тебя как?

— Егор.

— Ну что же Егор… — я аккуратно, стараясь не охать, сел на кровати, подвинул ноги поближе к гудящей печке. — Подыграй, как сможешь. Мелодия простая. Это Алексей Сурков стихи написал.

Перед глазами промелькнули наши посиделки на тюремной самодеятельности. Похожая печка, снег за окном…

— …Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза…

Я подмигнул ошарашенной Анне, продолжил:

…Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Сельцой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Москву пришлось заменить на брянский городок, но так даже получилось лучше.

— ….Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами — снега и снега.
До тебя мне дойти не легко,
А до смерти четыре шага…

Подействовало! Да еще как… Глаза девушек увлажнились, лица парней нахмурились. Четыре шага до смерти — тут считай везде.

Допевал я уже под рулады гармониста. Егор быстро понял нехитрые аккорды, подстроился.

— Еще!

— На бис!

Стоило закончить — партизаны тут же загалдели, в хату начали заглядывать новые бойцы. Новогодний вечер обещал стать жарким.

И тут пришел главный врач. Палата опустела вмиг, он даже не успел спросить, что здесь творится. Только оставленная второпях гитара жалобно дзынькнула первой струной.