С тобой навсегда

Почти каждый день мелькают сообщения из Германии. Там неспокойно: курды устраивают беспорядки в Дортмунде, проводят факельные шествия, требуют равных прав с коренным населением. Я смотрю на экран. Боже! Как их много! Вся улица заполнена демонстрантами... Над головами тут и там — портреты Аджалана. Столкновения с полицией... Идут в ход дубинки, слезоточивый газ. А вот говорят о ливанских беженцах на севере Германии. Против них выступают террористические организации, устраивают поджоги. Мне думается, я знаю, кто прикладывает здесь свою руку, вернее — свою спичку. Во всяком случае по убеждениям Артур — один из них, из террористов. С его необузданной злой натурой не террористом он не может быть. Выбросить турка из поезда — вот для Артура олицетворение геройства.

В один прекрасный день ко мне опять приходят Вера и Надежда. Они приносят две новости. Первая новость: Петр Петрович, узнав, что я в Питере, через подруг приглашает меня на работу. Но я отказываюсь, ибо с этим у меня решено. Вторая новость: девочки видели вчера Кандидата — он катает на своем «мерседесе» другую блондинку. Кандидат, вероятно, неравнодушен к блондинкам. Девочки говорят, что та, другая, прочно сидит в машине и цветет, как майская роза, а у Кандидата «физия» довольно кислая.

Вера говорит:

— Наверное, Кандидат не может забыть тебя!

Надя дополняет:

— Подумай, Люба!

Когда подруги уходят, я думаю:

«Мне никто не нужен теперь. У меня есть крыша — какая-никакая, а своя. У меня появилась работа — не было бы счастья, да несчастье помогло. И дела мои идут все лучше. Но самое главное, с каждым днем я все явственнее ощущаю в себе — там, под сердцем, — новую жизнь. Наверное, там бьется уже маленькое сердечко. Созвучно с моим. Это моя плоть и в то же время не моя. Ребенок. Я даю ему жизнь. Я не одинока. Я даже по-своему счастлива...

Он родится, и мне будет, конечно, трудно без серьезной опоры. Возможно, придется даже что-то менять. Но потом он подрастет и станет мне помогать. И жить мы будем душа в душу. Я знаю уже, как ребеночка назвать, — если будет мальчик. А будет мальчик, я не сомневаюсь. Я назову его...»

Тут слышу через открытую форточку — тормоза скрипнули у подъезда. Я вздрагиваю. Отчего-то ко мне приходит уверенность, что там внизу из такси выходит Петер.

Подхожу к зеркалу, делаю прохладное лицо, недоуменно приподнимаю брови. «Вот так, что ли, на него посмотреть?»

Слышу через входную дверь — включился мотор лифта.

«Это Петер поднимается ко мне. Моя душа, должно быть, видит сквозь стены. Что сказать ему? А что он мне скажет? Есть ли нам что сказать друг другу?..»

Мотор лифта выключается. «Я успею досчитать до десяти, и раздастся звонок».

Мысленно я считаю до десяти. Я знаю, это Петер подходит к порогу. Откуда мне это известно? Мое отражение в зеркале пожимает плечами.

— Знаю и все!..

У меня бывают иногда ощущения повторимости момента — будто момент этот я уже переживала когда-то. Но когда — ни за что не вспомнить. Вероятнее всего, в прошлой жизни... И это не мои фантазии! В медицине ощущение повторимости момента, эпизода именуется jamais vu. Вот такое ощущение и посещает меня сейчас. Я на пару минут становлюсь ясновидящей. Я смотрю в зеркало — себе в глаза и вижу, как рука Петера тянется к кнопке звонка. Рука все ближе и ближе. Я так напряжена, я так жду этого звонка, что, кажется, умру на месте, если он не раздастся.

И из груди моей едва не вырывается стон облегчения, когда звонок, мой любезный звоночек, возвещает наконец на всю квартиру о явлении гостя!..

Но я стою еще некоторое время возле зеркала. Я вижу, как взволнованно переминается Петер с ноги на ногу у моей двери. Я мучаю его с минуту. И когда звонок раздается опять, подхожу к двери. Открываю...

Да, это Петер стоит на пороге.

Петер смотрит на меня и долго ничего не говорит. Мне кажется, он молчит целую вечность. А я так жду его слов. Но тут вижу: говорят глаза его. Они полны любви и восхищения:

«Ты самая прекрасная женщина в мире! Я люблю тебя! Я не могу без тебя!..»

Наверное, нечто подобное и в моих глазах.

«А разве могло быть иначе?»

Я отступаю на шаг, этим приглашая Петера войти. Он входит, идет ко мне. В волнении я прижимаюсь спиной к стене прихожей. Мне некуда больше отступать. И Петер обнимает меня, и вздыхает легко-легко. Я знаю, так вздыхает человек, которого отпустила боль. По этому вздоху я догадываюсь, какая сильная боль мучила столько времени моего Петера...

Он говорит тихо:

— Ты прекрасна! Тебя прекраснее я не встречал женщины! Я люблю тебя! Не могу без тебя.

Прячу лицо свое у него на груди, прячу свои светлые слезы — слезы счастья.

Петер прижимает меня к себе крепко-крепко:

— Ты плачешь?

— Петер... — я поднимаю лицо. — Осторожнее, Петер. Не прижимай меня так крепко... Ребенок...

И я указываю глазами себе на живот.

Здесь лицо Петера озаряется, будто солнцем:

— Как? Люба, милая! И ты не говорила!..

Петер целует мне лицо, шею... Потом медленно становится на одно колено и прижимается щекой к моему животу. Надолго замирает... Когда я вновь вижу его глаза, они полны счастья.

Наконец Петер поднимается: