С субботы на воскресенье

— Какая у нас дружба? Я на севере собирался работать, не воровать.

— А Мохов, выходит, воровать собирался?

— Не ловите на слове.

— Вы Гоганкина знаете?

— Гогу-Самолета?.. Знаю.

— Так вот, Федор… — Бирюков сделал паузу. — В обворованном магазине обнаружили труп Гоги-Самолета и вашу кепку.

Наступила затяжная пауза. На скулах Костырева заиграли желваки.

— Кепку я оставил в магазине, когда прилавок ремонтировал, а Гогу — сто лет уже не видел, — наконец ответил он изменившимся, глухим голосом и с натянутой усмешкой добавил: — Но если не можете найти преступника, пишите на меня. Мне терять нечего.

— Поймите, — спокойно заговорил Антон, — совершено преступление. Допустим, вас накажут, а настоящий преступник-запевала останется на свободе. Он может совершить более страшное преступление.

— Это ж хлеб для вас, — ухмыльнулся Костырев;

— Поменьше б такого хлеба.

— Смотря кому… Обвиняйте, валите все шишки на меня.

— Не могу. Хочется иметь чистую совесть.

— Пусть совесть вас не мучает. Вину свою признаю по собственной воле, под давлением неопровержимых улик, как говорят в суде. Кепку-то мою нашли в магазине.

— Слушайте, Федор! — не сдержался Бирюков. — Что вы чудака разыгрываете?! Мохов обворовал магазин?

— У него спрашивайте, — глядя в пол, пробурчал Костырев.

Антон взял себя в руки, заговорил спокойно:

— Первый раз из-за Мохова вы получили пятнадцать суток, сейчас можете попасть в колонию на несколько лет.

— Пятнадцать суток я из-за себя получил. Не могу видеть, как пятеро здоровых мужиков лупят одного хиляка. Не вытерпел, заступился.

— Что у вас произошло со Светланой Березовой? — Бирюков решил показать свою осведомленность. — Почему такое письмо ей прислали?

Костырев подался вперед, будто его неожиданно толкнули в спину:

— Какое? Никаких писем я не писал! Зачем Березову путаете?

— Затем, что читал это письмо, а вы отрицаете…

— Ну, и работенка у вас… Везде нос суете. Ну, написал я Светлане. Пожалел девчонку. Пусть ищет достойную пару. Чего ей с уголовником делать? Мне теперь по колониям мотаться.

— Любит она вас, — серьезно сказал Антон.

— Это уж в следственную компетенцию не входит. Не путайте девчонку, не позорьте. Она ни в чем не виновата.

— С кем Мохов был в «Космосе», когда вы там сидели последний раз со Светланой Березовой и Людой Сурковой?

— Кто его знает, с кем.

— В охранной сигнализации Мохов разбирается?

— Не знаю.

— Кто отключил сигнализацию?

— Не знаю.

— На районной электроподстанции у Мохова друзья или знакомые есть?

— Не знаю я всех его друзей и знакомых.

— Вы курящий?

— Нет. И никогда не курил.

— Почему пить в последнее время стали?

— Из интереса попробовал.

— Ну и как?..

— Плохо. Больше не буду.

— Вы знали, что Мохов обворовал магазин?

— Какая разница: знал — не знал?

— Большая. За укрывательство уголовная ответственность положена. Так, знали или нет?

Костырев промолчал, будто не услышал вторичного вопроса.

— Не хотите говорить? — снова спросил Антон.

Опять молчание.

Бирюков выжидающе посмотрел на понуро опустившего голову Костырева и сказал:

— С сегодняшнего дня вас переведут в следственный изолятор, как подозреваемого в преступлении.

Костырев пожал плечами:

— Переводите, подозревайте…

Павел Мохов оказался противоположностью Костырева. Тщедушный, с широкой и плоской грудью, он, оправдывая свою кличку, и впрямь походил на клопа увеличенных размеров с непропорционально большой головой. Зачесанные назад давно не мытые волосы доходили до плеч. С первой минуты допроса Мохов повел себя бывалым уголовником. Отвечал быстро, ничуть не смущаясь, глядя Бирюкову в глаза. Было похоже, что он подготовил хитрую лазейку, и допрос следовало вести осторожно. Нужен был какой-то необычный вопрос, чтобы спутать план Мохова, какая-то неожиданность. Закончив анкетную часть протокола, Бирюков внезапно спросил:

— Закурить ничего нет?

Мохов опешил:

— Чо-о-о?.. — и тут же расплылся в улыбке. — На дурачка подлавливаешь? Вроде не знаешь здешних порядков. Мое курево в изоляторе пикнуло. Полная пачка сигареток с фильтрами уплыла.

— Каких?

— «Портрет тещи».

— «Лайка», что ли?

— Ну, ленинградская, пальчики оближешь.

— Я «Лайку» не курю. К ростовской «Нашей марке» привык.

Физиономия Мохова еще больше расплылась:

— Денька на три раньше, угостил бы и «Нашей маркой». Шикарные сигаретки, хоть и не ленинградские.

Сердце Антона застучало, будто у заядлого рыболова-любителя, долго сидевшего над неподвижным поплавком и вдруг увидевшего резкую поклевку. Произошло то, что часто называют везением, — Мохов «клюнул», как говорится, с ходу, Сейчас надо было дать ему возможность поглубже заглотить «крючок».

Бирюков, словно уличая Мохова в неискренности, недоверчиво покосился:

— Серьезно?

— Чего?..

— Насчет «Нашей марки».

— Гадом стать, полпачки было!

— Я не про то, что у вас была «Наша марка», — опять схитрил Антон. — Я про то, что хорошие сигареты, хотя и ростовские. Других курильщиков угощаю — плюются. Говорят, слабоваты по сравнению с ленинградскими или московскими.