С русскими не играют

Я имел радость получить ваше письмо от 19-го числа сего месяца. Горячо признателен вам, любезный князь, за ваши сообщения и за приложенный к ним документ из Санкт-Петербурга. С тем и другим я ознакомился с живейшим интересом, с каким я отношусь ко всему, что вы мне посылаете. Конечно же, отраднее всего было для меня известие, что вы понемногу поправляетесь; от души желаю, чтобы здоровье ваше вполне восстановилось. Это даст мне надежду, что, освежившись и восстановив силы, вы снова сможете всецело посвятить себя вашему высокому призванию государственного деятеля. Тогда я спокойно ожидаю дальнейшего хода политической жизни. Что касается отношений Германии к России, то я с радостью заключаю со слов генерала фон Швейница, что нет причины сомневаться в искреннем миролюбии русского императора и его главного министра. Этот успокоительный факт в связи с согласием, укрепившимся, к счастью, между Германией и Австрией и теперь, по вашим словам, вполне обеспеченным, что меня искренно радует, еще более утверждает во мне веру в дальнейшее укрепление мира. Примите, любезный князь, вместе с моими неподдельными пожеланиями полнейшего выздоровления уверение в особом уважении, с каким я остаюсь вашим искренним другом.

Людвиг.

Эльмау, 27 сентября 1883 г.».

* * *

Когда Вильгельм получил это письмо, он был уже свободен от повторенных в нем аргументов благодаря Гаштейнскому договору от 14–20 августа 1865 г. [187]. С какими препятствиями мне еще пришлось столкнуться во время переговоров, предшествовавших этому соглашению, какую осмотрительность нужно было соблюдать, показывает следующее мое письмо к его величеству:

«Гаштейн, 1 августа 1865 г.

Всемилостивейший король и государь. Вы, ваше величество, великодушно простите меня, если, быть может, преувеличенное попечение об интересах высочайшей службы принуждает меня вернуться к сообщениям, которые ваше величество только что милостиво сделали мне. Мысль о разделе даже лишь управления герцогствами, если бы о ней узнали в августенбургском лагере, вызвала бы сильнейшую бурю в дипломатических кругах и в прессе. Здесь увидели бы начало неминуемого раздела и не засомневались бы, что те части страны, которые отойдут под управление Пруссии, будут потеряны для Августенбурга. Как и ваше величество, я считаю, что ее величество королева будет держать эти сообщения втайне. Но если вдруг из Кобленца намекнули на что-либо подобное королеве Виктории [188], в расчете на родственные отношения, кронпринцу с супругой, точно так же в Веймаре или в Бадене, то уже один факт, что тайна не была бы нами сохранена, как я обещал графу Бломе [189], вызвал бы недоверие императора Франца-Иосифа и привел бы к провалу переговоров. А за этим провалом должна почти неминуемо последовать война с Австрией. Соблаговолите, ваше величество, приписать не только моему попечению об интересах высочайшей службы, но и моей преданности лично вашей высочайшей особе мою уверенность, что ваше величество с иными чувствами и с более чистым сердцем решилось бы на войну с Австрией, если бы неотвратимость ее вытекала из самой природы вещей и монаршего долга. Дело бы обстояло по-другому, если бы осталось ощущение, что преждевременная огласка возможного решения удержала императора от согласия на последнюю приемлемую для вашего величества меру. Возможно, моя забота нелепа, но даже если бы она была справедлива, и, вы, ваше величество, не пожелали бы с ней считаться, я счел бы, что бог направляет сердце вашего величества, и не менее радостно нес бы мою службу. Но для успокоения совести я бы почтительнейше представил на усмотрение вашего величества, не прикажете ли вы мне вернуть телеграммой фельдъегеря из Зальцбурга. Внешним предлогом могла бы служить министерская почта, а завтра вместо этого курьера мог бы своевременно отправиться другой или тот же самый. Копию того, что я телеграфировал Вертеру [190] относительно переговоров с графом Бломе, всеподданнейше прилагаю. Я почтительнейше полагаюсь на испытанную милость вашего величества, с надеждой, что если вы не одобрите моих опасений, то припишете их искреннему стремлению служить не только из чувства долга, но и ради личного удовлетворения вашего величества. С глубочайшим благоговением до последнего вздоха остаюсь вашего величества всеподданнейший

фон Бисмарк».

Король написал на полях:

«Согласен. – Я упомянул об этом деле, потому что за последние 24 часа о нем больше не говорили, и я счел, что оно уже не принимается в расчет после того, как случился фактический раздел и вступление во владение. Моим письмом королеве я стремился понемногу подготовить переход ко вступлению во владение, которое возникло бы постепенно из административного раздела. Впрочем, я смогу изобразить это так и позже, когда действительно случится раздел владений, чему я все еще не верю, так как Австрия должна этому слишком сильно воспрепятствовать, после того как она слишком далеко зашла в своих заявлениях в пользу Августенбурга и против присоединения, правда, одностороннего.

В.

1/8.65».

* * *