Я сказал ему, что если бы мы пожертвовали нашими отношениями со всеми остальными державами, чтобы упрочить союз с Россией, то при нашем открытом географическом положении мы бы оказались в опасной зависимости от России в случае, если Франция и Австрия резко проявят стремления к реваншу. Уживчивость России с державами, которые, как и мы, не могут существовать без ее доброжелательности, может иметь свои пределы, в особенности если учитывать политику князя Горчакова, напоминающую мне порой азиатские воззрения. Он часто позволял себе пресекать любое политическое возражение аргументом: «Император очень раздражен». На что я обычно отвечал с иронией: «Мой тоже!» Шувалов на это заметил: «Горчаков – скотина», – на петербургском жаргоне это понимается не так грубо, как звучит, это значит: «он не пользуется никаким влиянием». Тем, что Горчаков формально все еще ведет дела, он обязан только уважению императора к его возрасту и прежним заслугам. По какому поводу Россия и Пруссия могли бы когда-либо серьезно вступить в конфликт? Между ними нет такого вопроса, который мог быть достаточно важным поводом к этому. Я согласился с последним, но напомнил об Ольмюце и Семилетней войне [71]. Ссоры возникают и по ничтожным причинам, даже из-за формальных вопросов. Не только Горчакову, но и некоторым другим русским было бы трудно считать друга равноправным и обращаться с ним в соответствии с этим. Я лично не обращаю внимания на внешние формы, но теперешней России свойственны пока не только внешние формы, но и претензии Горчакова. Тогда я отклонил «выбор» между Австрией и Россией и рекомендовал союз трех императоров или по крайней мере сохранение мира между ними.