С отцами вместе

Выслушав смазчика, Кравченко задумался. Положение все осложнялось. Семеновской контрразведке было известно, что японские объявления в Заречье срывали дети. Горяевская дочка ведет себя странно. Не за ней ли гнался в ту ночь купец Потехин? А если за ней, то каким же образом шапочка попала в чураковскую баню? Что за бумажка лежала в кармане Костиных штанов? И куда он частенько исчезает вечерами? Еще с утра сегодня Усатый сообщил всем двойкам, что кто-то не очень умело, почти около самой станции, портит телефонно-телеграфную линию. Японцы и белогвардейцы быстро восстановят связь, а виновников непременно начнут искать в поселке. Нужно найти смельчаков и научить их действовать более разумно… А что же посоветовать смазчику? Пожалуй, вот что… В Заречье многие девочки носят белые шапочки: и вязаные и сшитые из материи. Ленточки у всех разные, есть и голубые. Кроме того, неизвестно, зареченская ли была девочка. Разве не могут прийти ночью из Теребиловки или с Хитрого острова? Ведь и там срывали японские листовки. Проказницу можно поймать при одном условии: пусть контрразведка предъявит белую шапочку с голубой лентой, тогда стоит пройти несколько дворов, показать потерю, и матери быстро разберутся, чья дочь осталась без головного убора…

Разговор с Костей состоялся после обеда. Отец подошел к сыну, когда тот, устроившись у подоконника, зубрил вслух немецкие слова. Кравченко постоял, послушал и вдруг спросил:

— А что такое дас фенстер, ди декке?

— Окно и потолок! — с готовностью ответил Костя.

Отец придвинул к себе ногой табурет, сел.

— А что такое «стя-ко регись-бе»? Это тоже по-немецки?

Костина рука скомкала страницу учебника. Кравченко осторожно вытянул из-под его рук учебник, положил на свои колени и стал разглаживать смятую страничку.

— Не знаешь? — спросил отец. — А как попала к тебе эта записка?

Кравченко показал найденную бумажку. «Засыпались», — ахнул Костя и, не глядя на отца, сказал:

— Я не знаю, папа, как она попала!

Отец закусил ус, помолчал немного и заговорил снова:

— Значит, не знаешь… Тогда, может, скажешь, кто помогал Вере Горяевой срывать японские листовки?

— Какие листовки? — пробормотал Костя. — Я ничего не знаю… Верка не срывала.

— А тебе кто помогал?

— Никто!.. Да я и не срывал, папа!

Отец медленно свернул злополучную записку и спрятал ее в портмоне.

— Я ведь многое знаю, сынок!

Костя вскочил с сундука.

— А кто тебе сказал?

— Ты!

— Я? Когда? Что ты, папа?!

— Сейчас! Только не все. А я хочу знать все.

Костя опустил голову. Ему припомнился разговор о том, можно ли врать родителям. Пришли на память слова Эдисона: «Мы же для пользы революции врем».

— Я жду! — тихо напомнил отец, обнимая сына за плечи.

Костя быстро поднял голову.

— Папа, я ничего не могу сказать!

— Почему?

— Я давал клятву!

— Какую? Кому? — удивился Кравченко.

— Я клялся… революционерам, папа!

— Так! — отец опять закусил ус. — А меня ты за кого же принимаешь? Может, я контра какая?

Костя молчал. Отец крепко прижал его к себе и тоже молчал. Когда волнение улеглось, Костя рассказал обо всем, что произошло с ним и его товарищами после прихода белых и японцев. Отец не перебивал его, не сердился, а выслушав, подробно расспросил, кто числится в тайных революционерах, чем ребята думают заняться, посоветовал не делать ни одного шага без предварительного разговора с ним, старым Кравченко. Костя никому, даже Эдисону, не должен говорить, что открылся отцу.

Кравченко указал рукой на окно.

— Видишь, в огороде хмель растет. Тянется он к солнцу. А ветер вниз его клонит, в разные стороны мотает. Так он может и совсем упасть, затопчут его. А поставь тычки, дай подпорки, и хмель быстро пойдет вверх. Так и вы! Понял?

* * *

Холодный ветер разметал по полям сухие листья берез и тополей. Вдоль изгородей, в ямах, листья собирались кучами, по утрам их припудривал первый легкий снежок. На горах глухо шумели сосны, покачивая темно-зелеными вершинами. Река потемнела. По густому туману над водой люди угадывали дыхание близкой зимы. Кромка тонкого, прозрачного льда у берегов с каждым днем расширялась. Ребятишки катались по потрескавшемуся молодому ледку, высматривали на мелких местах дно, глушили рыбу деревянными колотушками. Убитого чебака или хариуса доставали через лунку посиневшей от холода рукой. А случалось, что рыбешку уносило течением в глубину, и тогда мальчишки долго вспоминали о том, как «ушел здоровенный таймень»… Лед с каждым днем становился крепче и толще, продвигаясь от берега к середине реки. Чудесный мост был скоро готов. Зареченские школьники и все жители теперь ходили на станцию прямиком. Деревянный мост разбирался. На реке оставались только тянувшиеся в три шеренги, схваченные льдом сваи.

На станцию по-прежнему прибывали с запада и отправлялись дальше на восток чехословацкие эшелоны. Мальчишки и девчонки шныряли вдоль поездов, продавали молоко, а чаще меняли его на мыло, сахар или какую-нибудь одежду. Из Читы, с востока, тянулись составы красных теплушек с японцами и семеновцами.