С Октавии не возвращаются

Палей подвязал пластикабелем неказистый ствол к толстому клину, который он только что вбил рядом с грушей.

— Про говорящих пингвинов показывали. Земных. Мне нравится. Только вот когда они петь начали, мне надоело. Не люблю, когда неправдиво. Пингвины, они не поют.

Ник соболезнующе посмотрел на него.

Палей, пушкарь с «Посейдона», схлопотал заразу куда позже Черныша. Первый адипод появился у Палея на лице. Пушкарь старался пореже выдвигать оптикуляр, росший поверх левого глаза, чтобы не нервировать Ника. Палей был висяком. На жаргоне Нимбуса это означало, что его в любой момент могли турнуть на Октавию: ассимиляция пушкаря прогрессировала слишком быстро.

Палей достал небольшой секатор и срезал кончик одной из верхних веток груши. Пожужжал окуляром, осмотрел срез, задумчиво погладил ветку, потом шмыгнул носом:

— Дерево твое, того, ленивое. Я читал где-то, что в старину азиаты такие деревья газетами лупили. По весне. Свернут газету в трубку и метелят. От сердца. Чтобы те проснулись скорее. Помогало, говорят… Вот эти нижние, они от лени, — Палей указал на несколько свежих зеленых побегов у самой земли. — Их срезать надо, они дерево конфузят. — Секатор приблизился к побегу.

– Не надо, обожди, – неожиданно для себя сказал Черныш. Непонятно почему, но логичная, казалось бы, операция вызвала у него неприятное ощущение. – Пусть… так пока будет. Спасибо.

Ночью Нику показалось, что в стену у окна спальни что-то скребется, едва различимо, несмело. Он не стал подниматься.

После утренней рутины (умывание-бритье-тест-яичница-кофе) Черныш закурил и вышел во двор. Груша выпустила несколько почек. Одна из них лопнула, и в глянцевости восковой облатки почки Нику померещилось нечто желтое… Он хмыкнул, затянулся в последний раз и выщелкнул картридж электронной сигареты за забор.

В следующую ночь поскребывание слышалось отчетливее. Ник вышел наружу. Похоже, ветка груши царапала стенку под порывами ветра. «Почка», та самая, стала еще больше и оказалась чем-то вроде плода. На грушу он не походил. Едва Ник дотронулся до «плода», тот легко отделился от ветки и упал на землю. Пилот поднял хреновину. Овальный плод выглядел солнечным дирижаблем на широкой ладони Черныша.

Он заснул с желтым цепеллином в кулаке. Тепло, исходящее от плода, успокаивало. Пилоту приснился бой со штурмовиком борга. Сон был хорошим: Ник распушил гада в нитки.

Утром, впервые после начала ассимиляции, Черныш ощутил легкое покалывание в фалангах пальцев покалеченной руки. В последующие несколько дней чувствительность пальцев вернулась. Он не знал, что и думать. Оптимизм валил из Баронина тоннами; он без устали трубил, что битва в теле Черныша наконец-то приняла односторонний характер и проект «Филтринел» начал работать. Металл на руке сменился рубцами, потом красными пятнами… и через неделю адипода как и не было.

Матерясь от нетерпения, Ник отыскал в кладовке коробку с гироперчаткой-тренажером для управления «Тритоном»; он не пользовался перчаткой со времен Академии. После двух часов тренинга он ошалело крутил головой, пытаясь понять, что происходит. У него получалось все: и «лилия», и «перемычка», и даже стародавняя «кобра»…

Баронин и слышать не хотел о восстановлении Черныша пилотом. Тогда Ник настоял на прямой телеконференции с капитаном Нг и раз десять кряду проделал для капитана комбинацию фигур высшего пилотажа под названием «смычок», которая даже на тренажере давалась только самым одаренным пилотам. Прийдя в себя, Нг сказал, что «Тритон» Черныша по-прежнему запаркован в ангаре «Мариупольца», и выслал за Ником свой персональный челнок.

В медчасти крейсера Черныша прогнали сквозь все существующие тесты. Результат: процесс ассимиляции Ника был не просто остановлен — организм вернулся к биологической норме…

Обшивка «Тритона» под рукой пилота, казалось, подрагивала от радости.

Прошел месяц. Крейсер грузился к рейду на Виолу, Черныш был занят хлопотами под завязку, и плохие новости с Нимбуса застали его врасплох. Излечение Черныша оставалось единичным фактом. Палея должны были перевести на Октавию со дня на день.

Пилот лежал на жесткой койке каюты, пялился в потолок и механически крутил пальцами маленький желтый овал. Настроение — ни к черту. Да… ему, похоже, повезло больше, чем остальным. Повезло? Больше? Дело наверняка не в глупой фортуне… Ощущение шероховатости кожуры вдруг напомнило Нику, что с тех пор как он пошел на поправку, тепло, излучаемое плодом, исчезло. И еще он понял, что все это время не расставался с грушей, как с талисманом.

…Тео Нг непонимающе смотрел на пилота.

— Где пожар, Черныш? Кого тушить?

– Капитан, мне нужна неделя. Не больше. Если все пойдет, как я думаю. Ну, а нет… В общем, мне нужна неделя.

Груша засохла. Он потрогал ставшие лучинно-хрупкими кривые ветки. Плод тоже съежился и затвердел, словно он и дерево были связаны некой невидимой нитью. Палей был совсем плох и не признал пилота. Морщась от жалости, Ник глядел в бесстрастное лицо пушкаря — оптикуляр уже почти сросся с ушным адиподом. Палей апатично посмотрел на плод, втиснутый в его ладонь пилотом.