С носом

— Алло, — шепнула я еще раз в трубку, но потом поняла, что это бесполезно, и, отчаявшись, бросила телефон обратно в сумку. Накатило странное чувство, знакомое мне и прежде, когда разговор вдруг неожиданно заканчивается или его прерывают, а наступившая за ним тишина оказывается такой суровой в своей неожиданности, что потом еще какое-то время кажется, будто ты остался совершенно один на всем белом свете. Но теперь тишина казалась куда более странной, вероятно, потому, что я ехала на машине и за окном мчались другие машины, мигали сирены, пейзаж постоянно менялся, и я чувствовала себя частью всего этого. Но на самом деле я ничего не слышала и не понимала, лишь чувствовала, что нахожусь в каком-то вакууме, в смягчающем удары пузыре.

И как только ко мне вернулась способность видеть и слышать, мир снова обрушился на меня всей своей мощью. В сознание пыталось прорваться шоссе, похожее на свирепый горный поток, и проплывающие над ним мосты первого кольца, полицейские машины, которые следовали за мной сзади и с обеих сторон и двигались настолько размеренно и слаженно, что это поражало воображение; а когда к этому прибавились еще шум, тряска с грохотом мотора, колес, ветра и еще Бог знает чего, то возникло ощущение, будто я целую вечность ничего не видела и не слышала, а теперь оказалась вынуждена вмиг наверстать упущенное.

Легче мне не стало и при воспоминании о странном беспокойстве и громких выкриках сына. Что он хотел сказать? Что машина все еще на летней резине? Что не работают дворники? Что задние фонари не горят, что в омывателе пусто? Или еще что-то, но что?

Последняя мысль вызвала даже желание улыбнуться трагической полуулыбкой, но я ничего не понимала в машинах и толком не могла позлорадствовать, оставалось только надеяться, что она не развалится подо мной прямо посреди дороги, эта колымага, и не убьет меня. Потом, почти одновременно с тем, как я заметила, что началась метель и дорога уже ведет меня за дальний угол мальминского кладбища и приближается к району Пихлаямяки и его заснеженным скалам, похожим на пирожные, какие-то непонятные внешние силы загнали мне в голову отвратительную, вызвавшую озноб и расползшуюся паразитами по всему телу мысль, что именно упоминание полиции заставило сына занервничать и выругаться; и понадобилось немного времени — всего один квартал под мостом у очистных сооружений, — чтобы от промокших ног до зудящего следа от берета на лбу, меня заполнила уверенность в том, что он уже давно занимается какими-то нечистыми делами, сын, и, нет сомнения, в машине было что-то припрятано, в той самой машине, на которой я ехала и которую преследовала полиция: незаконная водка, краденые вещи, наркотики или оружие, а может, трупы или еще что-то, не исключено, что и сам автомобиль краденый.

Вдали показались районы Йокисуу и Коскела, смеркалось, на лобовое стекло опускались огромные, сухие, тихие снежинки. Становилось не по себе, когда я начинала думать о сыне, стоило бы проучить его основательно, но одновременно где-то там, в извилинах мозга, начинало шевелиться чувство самосохранения, что тут сделаешь, не хотелось осложнять ему жизнь, как, впрочем, и себе, конечно, мать может отправить сына в ближайший магазин заплатить за конфету, если он, ребенок, ее там украл, но засадить взрослого сына в тюрьму, нет, это уже чересчур. И, собрав последние силы, я решила сопротивляться до самого конца и, несмотря на усталость и ощущение загнанности в угол, ехать вперед, ни на кого не обращая внимания, к городу, который уже ощущался там, впереди: шум трассы Коскелантие, заснеженные сады Кумпулы, гулкие внутренние дворы Валлилы и весь Хельсинки; и хотя тогда у меня не было возможности всерьез задуматься об этих чувствах, одно я знала наверняка, а именно, что не намерена останавливаться здесь, на подъездах, у городских ворот, на полдороге и вообще за пределами города. Я хотела домой, в Хаканиеми, лечь и заснуть.

Поэтому я так и не остановилась, хотя проблесковыми огнями мне уже давным-давно приказывали это сделать. Не поворачивая головы, я посмотрела по сторонам и увидела, что они по-прежнему едут рядом, полицейские, с левой стороны фургон, а от правой машины виден только нос; разглядеть, что творилось внутри тех машин, мне не удалось, потому что они ехали чуть поодаль, словно из уважения, но мне это было даже на руку, ведь весьма вероятно, что я тут же остановилась бы, если б взглянула в глаза кому-нибудь из полицейских.