С намерением оскорбить (1998—2001)

Впрочем, дело не только в них. В последнее время в толпе фарисеев иногда звучат здравые суждения. Вот-вот воспрянут ото сна сторонники испанизма или испанобаскизма, левые или правые, неважно. Посмотрите на эту ужасную БНП, повторяют они. Как можно терпеть такое?! Но разве они сами не молчали все эти двадцать лет? Разве они не позволяли Асьеру, Эдурне и Микелю творить, что им вздумается? Позволяли, поскольку отчаянно боялись прослыть душителями свободы. И потерять собственную власть. Никто и не пикнул, когда пятнадцать лет назад, еще при социалистах, стали выходить книги об испанском гнете и расовой теории. После образовательной реформы Соланы и Маравалля молодое поколение стали учить как бог на душу положит. Все продолжали хранить гробовое молчание, когда усвоившие новые истины детишки стали браться за оружие. Правые, потому что хотели замаскировать свою правизну. Социалисты — сами понимаете. Левые, если можно назвать их таковыми, до сих пор не желают признавать своей тяжелейшей исторической ошибки: это они взяли себе в союзники отъявленных националистов самого низкого пошиба, позабыв об интернационализме и солидарности, о том, что марксистам негоже водить компанию с шовинистами, и о том, как легко местные царьки становятся добычей темных и фанатичных церковников. Только прошу вас, не трудитесь обзывать меня антиклерикальной скотиной. Я все это неоднократно слышал. Вспомните лучше монсеньора Сетьена, епископа Сольсоны или болвана-епископа Хероны, призывающих добрых христиан не говорить по-испански и голосовать за националистов. Не могу не процитировать еще раз того священника — то ли из Унамуно, то ли из Барохи: «Избегайте испанского! Это язык демонов и либералов!» Пора заканчивать с этой демагогией. Виновны мы все. А в особенности — мошенники, трусы и дураки.

МАЙОР ЛАБАХОС

Пару дней назад его имя попалось мне в репортаже о попытке взорвать испанскую военную базу в Эль-Аайюне в 1975 году, когда марокканцы заняли Сахару. Один испанский офицер тогда струсил и начал пресмыкаться перед штабом генерала Длими, редкостного сукина сына, к слову сказать. Другой офицер, командир местных сил, проник на базу, обезвредил бомбу, захватил террориста и навсегда отучил его от участия в диверсиях. Командира звали Фернандо Лабахос, он отдал Африке и Легиону всю жизнь и был по-настоящему крутым. Худой, загорелый, черноусый, весь в шрамах. Не такой, как крутые парни с ближайшей дискотеки, а по-настоящему крутой. А еще он был моим другом. В исторической вещице под названием «Тень орла» я изобразил его под именем честного капитана Гарсиа из 326-го линейного пехотного полка. Я посвятил книжку ему и одному туарегу, который сражался под его началом, пока не примкнул к Полисарио и не погиб под Уад-Ашрамом: капралу Белали ад-Мараби. Теперь и Фернандо Лабахоса уже нет на свете. И хотя к концу жизни на его обшлаге красовались три полковничьи звездочки, для меня он навсегда остался майором Лабахосом. Таким я его узнал, таким я его запомнил.

За долгие годы нашей дружбы случилось много такого, о чем я ни за что не стал бы рассказывать, даже теперь, когда майору Лабахосу уже все равно. Скажу лишь, что он был из тех крепких и отважных людей, о которых пишут в исторических трудах и которым ставят памятники на городских площадях. Они входят в военные советы, ввязываются в одну драку за другой, а потом их расстреливают и бросают в каком-нибудь рву. Майор Лабахос был непростым человеком. Его печень превратилась в пыль из-за привычки поглощать любую выпивку, включая небезопасные химические соединения. Очень многие подчиненные терпеть майора не могли, но уважали его все как один. Я уважал его и любил в том числе и за то, что майор приютил меня в казарме, когда я приехал в Сахару двадцатитрехлетним корреспондентом и совершенным молокососом, оказал мне немало услуг, за которые я, надеюсь, сумел расплатиться, когда ему пришлось рисковать карьерой и шкурой, и в особенности потому, что в ту ночь, когда марокканцы атаковали Тах на северной границе, и генерал-губернатор Гомес де Саласар, проявив хваленую испанскую твердость, запретил помогать туарегам, чтобы не раздражать Рабат, Фернандо Лабахос не подчинился приказу и пошел в контратаку. Он прихватил меня с собой в своем «лендровере», чтобы я выступил как свидетель, если дело обернется против нас. Я никогда не забуду эти семьдесят пять километров по ночной пустыне в окружении испанских солдат и туарегов в тюрбанах, среди облаков пыли. Генерал истерически орал по радио, приказывая колонне возвращаться, на что Фернандо Лабахос лаконично отвечал: «Никаких изменений», пока не вышел из себя и не выключил чертово радио. По возвращении его каким-то чудом не отдали под трибунал. Возможно, потому, что у майора нашелся свидетель — молодой репортер.