С малых высот

Убираю газ, планирую. Заходим на Алтухово с востока. Слева и справа мелькают тысячи огоньков. Беспокоит одно; только бы пуля не попала в басы. Надо иметь железную волю, чтобы под непрерывным обстрелом сидеть на бочке с динамитом. «Хруп, хруп», — прорезала очередь левую плоскость… «Сейчас вспыхнем», — подумал я. Но тут же успокоил себя, вспомнив старую пословицу всякая пуля грозит, но не всякая разит.

Самолет вздрогнул, басы раскрылись, ударив дверками по перкали, ампулы полетели на цель. Я моментально развернул самолет и со снижением пошел на северо-восток. Когда стрелка высотомера остановилась на шестистах метрах, дал полный газ. Скорость достигла двухсот километров в час.

— Попали! Горит! — ликовал Солдатов. Вся восточная окраина вражеского опорного пункта была охвачена пламенем.

…Возвратившись с задания, идем на командный пункт. Летчики один за другим бойко докладывают о результатах вылета. Заместитель начальника штаба — всегда уравновешенный капитан Тимофеев едва успевает записывать их доклады.

— Спокойней, спокойней! — говорит он, хотя сам заметно нервничает.

— Вот тут, тут, товарищ капитан, — тычет пальцем в карту сержант Голубев.

— Где тут? Надо точнее показывать! — делает ему замечание капитан. Ошалели, что ли, вы сегодня?

В эту ночь действительно все «ошалели». Летчики и штурманы наперебой рассказывали техникам и мотористам об огромных пожарах и взрывах. Стоявший рядом с инженером полка по вооружению Здельник довольно улыбался.

В землянку вошел Скочеляс. Обычно он перед докладом всегда снимал с головы меховой шлем. Сегодня же изменил своей привычке.

— Где Здельник? — крикнул Михаил и, увидев начхима, шагнул к нему.

— Михаил Ефимович! Вы великий человек! Вы — фокусник! Маг! — начал сыпать он восклицаниями. Здельник даже зажмурился от удовольствия.

— Что вы, что вы, я тут ни при чем, — приговаривал он с улыбкой.

…После доклада летчики и штурманы вышли покурить.

— Миша, расскажи что-нибудь, — предложил Николай Пахомов.

— Это можно, — отозвался Скочеляс. Снял подшлемник и начал:

— Все мы артисты. И ты, Шурик, и ты, Витя, и ты, и ты… Помню, до войны китайцы показывали в цирке аттракцион. Миловидная девушка становилась к стенке. Ее напарник, страшно разрисованный и одетый во все черное, брал блестящие длинные ножи, отходил метров на пять и начинал их бросать в нее. Первый вонзался в стенку около левого уха девушки. Возьми он на два-три сантиметра правее — и кинжал мог оказаться в щеке красавицы.

— Брось, — перебил его Самсонов, — такого не бывает…

— Раз говорю, значит, бывает, — оборвал его Михаил и продолжал: Страшилище целится и кидает второй нож… Он вонзается рядом с правым ухом красавицы… Так он бросил десятка полтора кинжалов, обрамив ими девичью голову. А ей хоть бы что, даже глазом не моргнула.

Скочеляс сделал паузу, глубоко затянулся папиросным дымом и продолжал:

— Я всю жизнь восхищаюсь этой артисткой. Вот и сегодня вспомнил ее. Между нами есть что-то общее. В нее кидали ножи, в нас стреляли из автоматов, пулеметов и орудий.

— Так что, Ваня, ты тоже настоящий артист, — обратился он к Крюкову. И Габидуллин тоже…

— А жизнь идет вперед, — рассуждал Михаил. — И мы уже далеко ушли от этой актрисы. В нас выпускают десятки тысяч пуль и снарядов, ведут стрельбу сотни фашистов, и каждый норовит попасть. Та девушка, дай бог ей хорошего жениха, вроде нашего Шурика, стояла неподвижно, а мы летим со скоростью сто десять километров в час, — он эту цифру иронически подчеркнул, — и бросаем чудодейственные шары, от которых все горит. Вот поэтому, как это ни странно, я считаю себя народным артистом, а Шутова и Крюкова — заслуженными. Но вы не обижайтесь. Заслуженного тоже не просто получить. А народного тем более. Надо пройти Рамушево, Омычкино, Налючи, Бяково!

— Демянск, — подсказал Пахомов. В памяти моей сразу ожили бои на Северо-Западном фронте.

— Ребята, разрешите внести поправку! — обратился ко всем Михаил Егоров. — Под Старой Руссой зенитные трассы были уверенные, чувствовалось, что у фрицев рука не дрожала…

— Верно, верно, — перебил его Скочеляс, — а вот брянский фриц уже не тот…

— Правда, Миша, не тот фриц пошел, — добавил молчавший до сих пор Крайков.

— А это хорошо, скорее намылим ему холку…

— Опять, наверно, все про Орел болтаешь? — перебил Скочеляса вошедший Вандалковский. И тут же приказал: — Всем к самолетам! Проверьте подвеску бомб и басов!

Он ушел так же внезапно, как и появился. Всегда официальный, он и теперь своими словами резанул по душе, словно ржавым, тупым ножом.

— Ой, нос… нос! — вдруг услышали мы громкий крик.

Все бросились на помощь. Видим: техник Мячков сидит возле самолета на корточках, держится за нос и повторяет:

— Ой, больно! Нос ищите.

— Брудного сюда, скорее Брудного! — закричал Пахомов, вызывая врача.

Подбежал запыхавшийся капитан медицинской службы Оскар Брудный.

Мячков встал. Лицо у него было в крови, срезанный кончик носа болтался на кожице.