С двух берегов

Мы поддерживали в ней веру и сами старались верить. Мы делали все, чтобы найти следы жены и сыновей Йозефа. Шамов сказал, что все освобожденные из лагерей, в зависимости от состояния здоровья, направляются либо в больницы, либо по месту жительства. А захваченными лагерными архивами вряд ли кто занимался — пока не до того. Но он обещал мне послать запросы и в случае чего сразу сообщить.

Я знал, что Стефан никогда не забывает ни о Йозефе, ни о его семье. Они жили в нем, не позволяя ослабеть ни ненависти, ни энергии. Несколько раз он уезжал в недолгие командировки. У него было много друзей, с которыми он страдал в лагерях и воевал в партизанских отрядах. Они помогали ему искать Лиду и детей.

Однажды он вернулся из такой командировки с менее мрачным лицом, чем обычно.

— Лиду в лагерях на восточной территории искать больше не нужно, — доложил он мне.

— Что ты узнал?

— Я нашел женщину, которая видела ее в октябре сорок третьего года.

— А потом? Что ты тянешь?!

— Лида была еще здорова. А потом ее отправили с эшелоном на Запад… Говорят, что у Круппа там свои лагеря.

— Ну, тогда все в порядке. Обрадуй маму.

— Почему ты думаешь, что все в порядке?

— Лагерь при заводе — это совсем другое дело. Там ни печей не могло быть, ни расстрелов. Какой же заводчик будет уничтожать нужную ему рабочую силу? Наверняка осталась живой. Ее уже освободили или англичане, или американцы. Скоро будет дома.

Я рассеял последние сомнения Стефана, и он согласился со мной. Но просветлевшее было лицо его снова нахмурилось.

— Хуже с детьми, Сергей…

— Что ты узнал?

— О племянниках ничего. О других кое-что услышал… Страшно поверить. Лиду увезли одну, детей с ней не было. Их отделили сразу же после ареста. Так делали со всеми детьми государственных преступников. Для них были устроены особые приемники. И там производился отбор. — Он остановился, ожидая того же вопроса, который сам задавал, когда услышал это слово «отбор». — Да, отбор. Специалисты отбирали «близких по крови», годных для онемечивания.

— Что это значит?

— Мне объяснили очень приблизительно… Чтобы завоевать жизненное пространство, миллионы чистопородных сверхчеловеков должны были погибнуть на чужих землях. Возникла забота о следующем поколении завоевателей. Поэтому и решили онемечивать маленьких детей, украденных у других народов. Их рассылали по истинно германским семьям, чтобы они забыли своих родителей, свою родину, язык и стали солдатами будущего фюрера.

— Какая-то фантастика.

— Нет. Мне называли цифры… Видели вагон с отобранными детьми.

— И ты думаешь, что Вацлав и Богомил попали в такой вагон?

— Я не знаю, что думать… Ведь отбирали немногих. Остальных отправляли на уничтожение…

— Если они отобраны, значит, живы. И мы их найдем. Куда они денутся?

— Никуда. Я переверну в Германии каждый дом, но найду… Если они живы.

— Ты упускаешь другую возможность. Никто их не видел ни в вагонах, ни в приемниках, о которых тебе говорили. Может быть, они просто затерялись. Вспомни, сколько осиротевших детей бродит еще по дорогам Европы. Сколько я их видел около походных красноармейских кухонь. А сколько подобрано случайными, добрыми людьми! Они могут оказаться и где-нибудь рядом, под боком.

— Все может быть, — неуверенно ответил Стефан.

В тот вечер мы собрались у мамы вчетвером. Пришли еще Гловашко и Дюриш. До них тоже дошел слух о Лиде, и они поспешили разделить радость Домановичей.

Яромира Дюриша мать Стефана выделяла среди гостей. И не только потому, что он был старше других. Из ее памяти не изгладились те страшные дни, когда она осталась одна, без сыновей, без внуков. Одним из немногих содлаковцев, кто навещал ее тогда и помогал ей, был Яромир. Его потом тоже арестовали, месяца два держали в тюрьме, но выпустили, и Яромир не испугался, по-прежнему приносил старушке продукты, деньги. Другой на его месте после допросов в гестапо и осуждения Йозефа вряд ли решился бы на такое. Дюриш помогал не только маме. Он посещал и другие семьи, чьи кормильцы не вернулись из тюрем, а его пекарня бесплатно отпускала им хлеб.

Особенно счастливым выглядел Петр Гловашко. Лида была его младшей, любимой сестрой. Он уже давно потерял надежду увидеться с ней, и эта первая полученная весть о ее судьбе преобразила его. Всегда немногословный и туповатый в разговоре, он оживленно, чуть ли не с восхищением рассказывал о заводах Круппа, куда отправили Лиду, об удивительных машинах и образцовой технологии. Он бывал до войны в Эссене, сам все видел и мог подтвердить, что на таких заводах рабочим ничего не угрожает. Вполне возможно, что Лида приобретет там какую-нибудь хорошую специальность. Это ей очень пригодится теперь, когда она осталась без мужа.

Мама слушала его с интересом, но ни словом не поддерживала. Она вообще относилась к нему со сдержанным пренебрежением. Может быть, потому что Гловашко ни разу не навестил ее, когда она так нуждалась в сочувствии. Его так напугал временный арест, что даже родственников он обходил стороной. Гловашко очень боялся, как бы пятеро его ребятишек не потеряли кормильца.