С двух берегов

Я подошел к нему, усадил, попросил успокоиться. Он сразу затих. Только землистого цвета костлявые пальцы то сжимались в кулаки и стучали по острым коленкам, то сплетались и вздрагивали, продолжая неоконченный разговор.

После Томашека каждый спешил рассказать мне, как натерпелся он при фашистах. Сидели в тюрьме и старый Дюриш, и Гловашко, и Алеш. У других погибли родственники. Третьи скрывались в далеких деревнях.

— Остались в Содлаке активные нацисты и их подручные? — спросил я.

Они поспорили между собой, но согласились, что нацистов в городе не осталось. А насчет «подручных» мнения разделились. Каждый понял это слово по-своему, и уточнять я не стал.

— Без вашей помощи, — сказал я, — мне порядка в Содлаке не навести. Нужны свежие люди, антифашисты — и в администрацию, и в полицию. Поэтому прошу вас самих назвать подходящих работников, на которых можно положиться. Подумайте, и мы снова встретимся. А сейчас я хочу познакомиться с городом.

Сопровождать меня вызвались Гловашко, Дюриш и Алеш.

8

У ворот нас поджидала толпа бедно одетых мужчин и женщин. Их глаза были мне знакомы, глаза благодарных, растроганных людей. Каждый старался пожать мне руку, сказать несколько теплых слов. Хотя я уже стал привыкать к неловкому положению представителя всей Красной Армии, принимающего не мной заслуженную благодарность, но в прогулке по городу мне такая свита была лишней, и я попросил Дюриша уговорить их не ходить за нами. Дюриша они слушали почтительно. Один старик даже стянул с головы барашковую шапку, обнажив коричневую лысину. Все понимающе закивали и разошлись.

Содлак обосновался на холмах, небольших по площади, но разных по высоте. Улицы его порой были так круты, что для пешеходов построили лестницы из широких каменных плит. Рыжие черепичные крыши будто плавали на разных уровнях в зелени цветущих садов. А неподалеку — казалось, рукой подать — подпирали небо уже настоящие горы, до самых макушек заросшие лесом. Из-за них застенчиво, вполглаза выглядывало ласковое весеннее солнце, ободряюще мне подмигивая сквозь бегущие облака: «Не тушуйся, все будет в порядке».

Как я понял из объяснений моих попутчиков, мы шли по центральной улице города, но была она безлюдной, как в час воздушной тревоги. Какая-то девушка, столкнувшаяся с нами на перекрестке, испуганно метнулась назад. Все магазины и кафе были закрыты.

— Почему так пусто? Где люди? — спросил я.

Алеш загадочно ухмыльнулся и подвел меня к афишной тумбе. На ней красовался большой, кое-где надорванный и заляпанный грязью плакат: на косматой лошади мчалось звероподобное, заросшее шерстью, широкоскулое чудовище с вывернутыми ноздрями, в папахе с красной пятиконечной звездой. В правой руке чудище держало пику, какие были на вооружении наших казаков в первую мировую войну, а на пике — нанизанные, как шашлык, штук пять розовых арийских младенцев.

— «Вот что ждет твоих детей, если ты пустишь сюда русских варваров!» — перевел Алеш изречение Геббельса и добавил: — Запуганы. Ждут казней, Сибири. Девушек попрятали на чердаках и в подвалах. О том, что прибыл русский комендант, все уже знают, и многие дрожат.

— Немцы, — уточнил Дюриш.

— Не только, — возразил Алеш. — Мало ли других дурней? По радио и вот такими плакатами каждый день вколачивали страх перед Красной Армией, поневоле задрожишь. Ждут, когда ты начнешь насиловать женщин и поджаривать детишек.

Мои спутники весело рассмеялись. А мне было не до смеха. Теперь я понял, почему редко встречавшиеся прохожие при виде меня сходили с тротуара, снимали шапки и застывали в ожидании, — наверно, гадали: пронесет или я тут же загребу, чтобы отправить в Сибирь?

— Где тут городское начальство, мэрия или магистрат, как у вас называется? — спросил я.

— А туда и ходить нечего, — сказал Гловашко. — Все сбежали, пусто. Мелкие чиновники сидят по домам. Потому и магазины закрыты, что власти в городе нет. Два полицейских остались, а народу пришлого много, со всех сторон идут, берут что хотят.

— А те, что меня у ворот ждали, неужели только эта кучка меня не боится?

— Нет! — воскликнул Дюриш. — Таких много, большинство, но они не здесь живут.

— Приезжие?

— Здешние. Их дома вон там внизу, — показал рукой Алеш. — Мы туда придем. А здесь только почтенные люди, квартиры дорогие…

С помощью Гловашки он стал растолковывать мне отношения между жителями Содлака, в которых я не сразу разобрался. Оказалось, что в этом городке люди дробились по разным признакам: у кого какой капитал, кто ты по национальности, какую религию исповедуешь. И хотя населенные этими группками кварталы не отгораживались один от другого ни заборами, ни проволокой, но, как уверял Алеш, границы между ними были прочнее каменных стен.

Теперь я уже другими глазами смотрел на окружавшие меня здания. За металлическими оградами, за деревьями и цветниками высились такие же монументальные особняки, как и тот, который мне отвели под комендатуру. Из некоторых окон свисали белые простыни — флаги капитуляции. И больше никаких признаков жизни.

— Брошены, — комментировал Алеш. — Владельцы сбежали.