Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

За что он погиб? Он тебе не ответит.
А если услышишь, подумаешь — ветер.
За то, что здесь ярче густая трава,
За то, что ты плачешь и, значит, жива,
За то, что есть дерева грустного шелест,
За то, что есть смутная русская прелесть,
За то, что четыре угла у земли,
И сколько ни шли бы, куда бы ни шли,
Есть, может быть, звонче, нарядней, богаче,
Но нет вот такой, над которой ты плачешь.

Попросил Кирилла помочь мне. Достали лопату и стали копать могилу.

Дело двигалось медленно, земля была крепкая, каменистая, а лопата одна на двоих — трудились по очереди, и могила была готова. И вдруг Кирилл, не сказав ни слова, стал стягивать с Рыжего сапоги.

— Ты что делаешь? — растерянно спросил я.

— То, что видишь. Свои вонючие обмотки хочу сменить на приличные сапоги, они вроде мне по ноге.

— Ты знаешь, как называется то, чем ты занимаешься?

— В курсе. Только друг твой теперь не в обиде.

Я закипел гневом, но как-то сдержал себя, попытался обратиться к его чувствам:

— Кирилл, я прошу тебя, давай похороним курсанта по-людски, мы же не звери.

— Чего ты хочешь от меня? Я нашел его, помогаю тебе. А ты, брат, не знаешь, что такое война! А я ее хлебнул — до глотки! — он полоснул себе ребром ладони по шее. — Ничего ты не знаешь! Мы — хуже зверей! Не выпустит она нас, пока не подохнем! Так дай хоть походить в нормальной обувке.

— Нет! — закричал я. — Не имеешь права мародерствовать над моим товарищем! Мы из одной казармы! — Размахнувшись, я изо всех сил ударил его в лицо.

Он схватился за лопату, но споткнулся, упал, вскочил, подхватил лопату и с искаженным лицом с криком бросился на меня:

— Убью!

— Убей! Тебя на фронт послали, чтоб убивать фашистов! — успел выкрикнуть я.

Он, осекшись, застыл. Сплюнул, бросил лопату мне под ноги, повернулся и зашагал к лесу. Я, весь дрожа, стоял возле Рыжего.

Я один похоронил друга. И, прощаясь, вслух произнес как молитву:

— Мы из одной казармы!

Так возник еще один холмик. Сколько их появилось за время войны! А затем они бесследно исчезнут, как и память о тех людях.

Накануне ухода на передний край я пошел попрощаться с Рыжим… и не нашел холмика, а вся земля вокруг была перекопана чьими-то холодными злыми руками.

И до сих пор я берегу ту вырезку из газеты, что хранил Рыжий, — как память о моем бескомпромиссном и талантливом друге. Возможно, жива и поет в чьих-то добрых руках его оставшаяся в обозе любимая гитара?..

Спецотряд

Чуть в стороне от нашего жилья находилась скромная ветеринарная больничка: несколько палаток и, за низким заборчиком, несколько собачьих будок. Нас, раненых, просили туда не ходить: «закрытая зона». Иногда ночами мы слышали собачий лай.

Во время налета погибли две раненые собаки, их опекун-санитар, как и все мы, жившие в деревне, убежал в лес, бросив своих питомцев. Некоторые его упрекали, но большинство оправдывало: «Что он мог сделать? У него бы не хватило времени их спасти».

К вечеру примчался верхом на лошади главный собаковод из армейского спецотряда. Узнав, что произошло, резко спросил:

— Где этот мерзавец, бросивший двух раненых собачек?

Младший лейтенант соврал:

— Он погиб.

Все смолчали.

Звали собаковода Колей. Мы напоили его чаем, накормили, успокоили. Он рассказал, что при 30-й армии недавно создан первый спецотряд, в нем служат собаки, выполняя во фронтовой жизни самые разные роли: есть собаки-санитары, собаки-связные, собаки — истребители танков.

Мы слушали собаковода Колю всю ночь напролет, и всю ночь он рассказывал, как дрессируют собак-подрывников. На спину собаки привязывают небольшой груз, а еду дают после того, как она пролезает под танком. Перед танковой атакой груз на спине заменяют миной со взрывателем. Конечно, было жалко собак, они гибли вместе с немецкими танками, но врага нужно было остановить и разбить любой ценой! Немцы боялись этих собак больше, чем солдат-бронебойщиков, охотились за ними, их специально выслеживали снайперы, была даже установлена награда за каждого убитого пса.

Рано утром, не позавтракав, собаковод уехал в свой спецотряд.

Через непродолжительное время стало известно, что спецотряд преобразован в спецполк 30-й армии.

Вскоре нас перевели в другую деревню.

В начале октября во время очередной перевязки сестра радостно сообщила:

— С инфекцией покончено: ты, солдат, здоров.

Через несколько дней я получил новое назначение.

Батальон для выздоравливающих я покидал с грустью. Хотя бы потому, что расставался со многими добрыми людьми. Одни приходили, другие уходили, и каждый оставлял в душе отпечаток своей личности и своей истории; встречаясь с ними, я лучше понял фронтовую жизнь, увидел, как мне казалось, главное в ней.