Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

Заседание комитета комсомола оказалось особым. Присутствовали комполка, все батальонные комсорги, вопрос обсуждался один: о боевой подготовке. Комполка рассказал, что в нескольких батальонах и батареях побывал комдив Куприянов — жаль, что не у нас! — и остался недоволен ходом занятий: много формальности и показухи, слабо отрабатывается взаимодействие родов войск, солдата не учат проявлять инициативу в бою.

— Комдив предполагает лично провести совместные учения с танковой бригадой, — закончил свое выступление комполка. — В учениях примет участие и наш 711-й полк. Делайте выводы!

После заседания я подошел к нему:

— Не можете ли вы уделить мне несколько минут для серьезного политического разговора?

— Вы с комиссаром полка беседовали?

— Не удалось. До заседания комитета я попытался это сделать, но получил ответ, что он уехал на два дня в армию.

— Хорошо, давайте поговорим. Слушаю вас.

Командир полка вежливо меня выслушал, поблагодарил за честность и пообещал после возвращения комиссара во всем разобраться. Услышав вопрос о комиссаре, я засомневался: правильно ли поступил — может, действительно следовало сначала встретиться с комиссаром, по слухам, он человек приличный и принципиальный. Но ведь он приедет через два дня, отпустят ли меня еще раз в полк? Но, в сущности, какая разница, ведь комиссар и командир — оба представляют советскую власть.

Но вышло не так, как я думал.

Через четыре дня в батарею приехал комиссар полка. После беседы с начальством батареи, сытного обеда — Осип Осипович уж расстарался — он вышел на крылечко, послал за мной и, присев на солнышке, стал дожидаться.

Задал он мне всего три вопроса.

— Почему вы преступили субординацию?

Я объяснил, как все происходило.

— Все в батарее думают так, как вы?

— Все, изложенное комиссару батареи, — это мое личное мнение как комсомольца.

— Вы угрожали комиссару?

— Нет! — заявил я категорически.

Пока мы беседовали, а точнее, я отвечал на вопросы комиссара, все три взвода выстроили перед палатками. Здесь же находились капитан «Чапай» — наш командир — и все командиры взводов. Отпущенный комиссаром, я встал в строй, не предвидя ничего дурного. Последовала команда:

— Смирно!

Неожиданно для батарейцев, не говоря уж обо мне, капитан вызвал меня из строя и приказал:

— Сдать карабин командиру взвода и отбыть в распоряжение командира 1-й стрелковой роты 1-го батальона старшего лейтенанта Сухомирова. Получите у старшины красноармейскую книжку. На сборы — один час!

Кровь прилила к лицу. Сильно застучало сердце, словно его внезапно придавило чем-то очень тяжелым. Как же так?! Никаких объяснений! Что все подумают, толком не зная, за что меня наказали?! Но больше всего ранило другое! Ни один из курсантов, никто из «стариков», что уговаривали меня бороться за правду, никто из моего расчета не выступил в мою защиту — ни один человек не проронил и полслова! Вот как получилось! Вот какие мы — «из одной казармы»!

Так я попал «без драки в большие забияки», а из забияки тут же выпустили пар.

Ровно через час я покинул батарею и двинулся лесом в распоряжение некоего старшего лейтенанта. Шел я раздосадованный: как же, первый в моей жизни важный гражданский поступок, совершенный ради людей, — и кончилось все ничем! А лично для меня — мелкой местью, изгнанием из артиллерии.

Помните, у Александра Трифоновича Твардовского в его бессмертной поэме «Василий Теркин»:

По дороге прифронтовой,
Запоясан, как в строю,
Шел боец в шинели новой,
Догонял свой полк стрелковый,
Роту первую свою.

Вот так и я шел по дороге в «полк стрелковый, в роту первую свою».

Через некоторое время стало известно, что мои усилия все же не пропали даром. Пьянки прекратились. Лучше стала еда. Комиссар возобновил посещения батареи, принося газеты. Лошадям стали выдавать овес по норме. Возобновились занятия.

Но душу ранило гадкое чувство полной беззащитности. Известно, что самые высокие душевные порывы оборачиваются пустым звуком, если за ними не следуют конкретные поступки. Я получил серьезный урок, и он не пройдет даром. С тех пор я усвоил одно правило и стараюсь его придерживаться: не жди поддержки и одобрения; если уверен в своей правоте — действуй.

Глава шестая В стрелковой роте Июль — август 1942 года

Фронт лихорадит

Итак, я пехотинец! «Умник — в артиллерии, щеголь — в кавалерии, пьяница — во флоте, а дурак! — в пехоте». Что ж, в пехоте так в пехоте, мы не гордые.

В стрелковой роте меня сразу определили в отделение, командовал которым — о радость! — наш Шурка. Он сразу стал рассказывать о ситуации. Недовольство бойцов вызывал ротный старшина, и в первый же день я стал свидетелем стычки между ним и Шуркой.

— Почему мы до сих пор не получаем почту?! — возмутился Шурка.

Старшина, пожав плечами, безразлично ответил:

— Почта не входит в обязанности старшины. Наше дело — подать вовремя заявочку, обеспечить солдата жратвой и боеприпасами. А ваше дело, сержант, — воевать с немцем.

Шурка завелся: