Рыжая Соня и Ущелье смерти

Скоро Север скрылся за краем скалы, а девушки остались в обществе Вулофа. Соня посмотрела на подругу, но та по-прежнему не могла говорить. «Хорошо еще, что она может сидеть»,— подумала бесстрашная воительница. Впрочем, Альрика ведь тоже отчаянно боялась всего, но в подземелье полезла. Соня ободряюще улыбнулась Гане, и та ответила ей благодарным взглядом.

Никем не замеченный, Север остановился на дальней окраине села.

За спиной у него остался левый берег Ильбарса, в этом месте вряд ли превышавшего тридцать локтей в ширину. Убедившись, что берег пустынен и нападение сзади ему не грозит, воин приблизился к небольшой роще фруктовых деревьев, которые, похоже, несколькими кольцами окружали все селение.

Он медленно продвигался между стволами, пока не подошел к внутреннему кругу деревьев и не отыскал место, с которого мог спокойно наблюдать за начавшимся на площади действом. Только после этого он отпустил Вестницу и сосредоточился на происходящем. Посередине площади, перед огромной поленницей, из которой торчал врытый в землю столб, стоял средних лет мужчина, несколько полноватый, с благородным лицом зингарского вельможи. Одежда его, препоясанная простой веревкой черная хламида с капюшоном, говорила о том, что он, скорее всего, совершал паломничество. Да и ноги его, грязные и босые, подтверждали это.

В окружавшей его толпе и впрямь стояло около четырех десятков людей, и Север порадовался тому, что Вулоф и на сей раз не ошибся. Большинство рыбаков молчало, и Север даже подумал, что они не слишком довольны происходящим, но от них вряд ли что-нибудь зависело. Пять человек суетились вокруг приговоренного. Глаза их горели фанатичным огнем, а на лицах играли ухмылки: эти люди явно радовались предстоящей казни, видя в ней славное развлечение. Тут же суетились несколько облезлых тощих псов. Огромный полуголый детина остановился в шаге от пленника и принялся водить заржавленной зазубренной саблей перед горлом зингарца, несомненно получая удовольствие от этого занятия.

— Ты слишком много говорил, митрианец! — радостно сообщил он.— Так много, что мы решили освободить твою шею от болтливой головы.

Он смерил пленника насмешливым взглядом и зачем-то попробовал пальцем тупое, как доска, лезвие.

— Нет, Балаш! Погоди! — вскричал его рыжебородый приятель.— Неверный ведь искренне верит в своего ложного бога! Он так рьяно отвращал нас от откровений всеблагого Тарима, что не должен принять столь постыдную смерть.

— Верно говоришь, Хаман! — вскричал третий из пятерки суетившихся возле пленника заводил.— С нами он был терпелив, как покойник! Он скоро и станет им, но только не от твоей ржавой железки, Балаш! Лишь пламя костра способно очистить от скверны постыдного учения Митры его заблудшую душу, а затем вознести ее к огненным чертогам Эрлика!

— А я предлагаю способ лучше! — закричал четвертый.— По частям ли, целиком ли сожженный на костре, он все одно предстанет перед создателем, так и не раскаявшись. Победа-то останется за ним, ведь при жизни он не признался в своих заблуждениях! Зато повисев на колу денька два и дождавшись, когда пламя проникнет в него изнутри, он все поймет. Вместе с колом войдет в беднягу и свет истины. И вот тогда настанет пора кому-то из вас позаботиться о душе заблудшего! — Торжествующим взглядом он окинул своих приятелей.

— На словах-то у тебя хорошо получается, Кобад,— мрачно усмехнулся Балаш.— А вспомни-ка, что случилось два года назад с беднягой-шемитом. Ты тогда тоже кричал, что кончик кола высунется из его лживого языка, а на деле что вышло?! Твой умелец угодил ему острием прямо в горло! — Он широко открыл рот, усеянный гнилыми зубами, и ткнул в него грязным пальцем.— И неверный задохнулся! То есть принял во всех отношениях позорную смерть! Нет уж! — закричал полуголый.— Моя сабелька хоть и не слишком востра, но дело свое сделает!

— Видели! — усмехнулся Кобад.— Сколько ты три года назад пилил ею бедного аквилонца? То-то и оно! Всю площадь кровью залил!

— Я протестую! — заголосил Балаш.— Он страдал полнокровием! Больше такое не повторится!

— Хватит спорить, братья,— вмешался в разговор Хаман, о котором все, казалось, забыли.— Вы сами видите, что сейчас ни один из ваших способов не подходит, а значит, очистительного пламени ему все равно не избежать. Вы ведь сами видите,— повторил он,— что у моего способа нет недостатков, присущих любому из ваших.

— Зато у него своих невпроворот! — в один голос огрызнулись спорщики.— Вспомни-ка лучше немедийца, которому внезапно начавшийся ливень не дал догореть. Как жалобно он стонал под окнами правоверных! — добавил Балаш.

Он хотел сказать еще что-то, да так и замер с раскрытым ртом, глядя на противоположный край площади. Его противники загалдели, досадуя на столь вопиющее неуважение к себе, когда неожиданно прозвучавший тихий голос заставил их заткнуться и посмотреть туда, куда уже пялилась вся деревня.

— Это Гули! — в ужасе прошептал кто-то.— Сейчас она сожрет всех.