Рыжая (ЛП)

Она называла нас Рыжей и Вороном, соответственно цвету волос. В конце игры мы подсчитывали, сколько пузырьков мы лопнули. Двадцать семь — Рыжая, двадцать два — Ворон, объявляла она. Затем мы счастливо хромали в дом, потирая синяки на голенях и выпрашивая мороженое. Мама ненавидела синяки. Она заставляла нас носить чулки, чтобы прикрыть их. Она ненавидела многое, что ассоциировалось со мной — колтуны у меня в волосах после ванны, цвет моих волос, как я жую, как слишком громко смеюсь, как вожу ногтями по большому пальцу, когда попадаю в неприятности. Если спросить меня, тогда и сейчас, что ей вообще нравилось во мне, я не смогу ответить. Все, что могу сказать, так это то, что мое детство напоминало прохладную газировку. Мы с Корт смеялись и вдыхали густой воздух. Маттиа обнимала меня, чтобы компенсировать резкие слова моей скупой на чувства матери.

Мама больше любила сестру. Кортни была достойна любви. Помню, как наткнулась на них, когда она расчесывала ей волосы после ванны. Она рассказывала ей историю о том, как она была маленькой девочкой. Кортни хихикала, и мама смеялась вместе с ней.

— Мы станем хорошими друзьями, если вырастем вместе. Ты похожа на меня, когда я была в твоем возрасте. Я села на край ванны, наблюдая за ними.

— А Джо? — спросила Кортни, посылая мне улыбку, в которой не хватало двух передних зубов. — С ней вы тоже будете хорошими друзьями?

Казалось, она даже не заметила, что я была в комнате, пока Корт не произнесла мое имя. Она медленно моргнула и улыбнулась младшей дочери.

— Ох, ты знаешь Джоанну и ее книги. У нее нет времени играть с нами, она только и делает, что читает.

Я хотела сказать ей, что сожгла бы все книги, которые у меня есть, чтобы стать частью их клуба «Мама и дочка». Вместо этого, я лишь пожала плечами. Кортни была сильно похожа на маму и отличалась от нее только тем, что ей нравилась я.

Я должна была бы завидовать ей, но не завидовала. Она была, своего рода, единственной моей семьей: в мой день рождения именно она вставала рано, выкладывала на тарелку кучу пирожных «Крошка Дебби» и приносила их в мою комнату, напевая песню «Lake of Fire» Нирваны. Мой день рождения четвертого июля — огромное неудобство для моих родителей, которые в этот день всегда устраивали вечеринку для компании.

Но Корт всегда делала так, чтобы этот день казался мне особенным. Когда мою твердую «отлично» не замечали, она вешала мой табель на холодильник и обводила средний балл красным маркером. Она была любовью в моей жизни без любви… теплым одеялом в семье, которая ценит холодные эмоциональные отношения. Когда все быстро пролетали мимо меня, моя сестра останавливалась. У нас были связь и узы, которые было трудно разрушить.

Когда я впервые привела Калеба домой, отец, наконец, заметил меня. Как будто он разглядел меня только теперь, когда я подцепила такого мужчину, как Калеб. Мой кавалер был не только при деньгах, он красиво говорил, респектабельно выглядел и был амбициозен…, а еще он знал чертовски много мелочей о спорте.

Родители пригласили нас на ужин. Я наблюдала за ними со своего места на диване. Мой отец смеялся над всем, что говорил Калеб, а мама носилась вокруг него, будто он был голубых кровей. Сестра сидела около меня — так близко, что наши ноги соприкасались. Когда мы были вместе, мы всегда бывали так близки. Это был акт восстания против наших родителей. Мы сопротивлялись любым попыткам возвести между нами барьер. Пока родители были увлечены Калебом, Корт толкнула меня локтем в ребра и поиграла бровями. Я разразилась смехом.

— Думаю, он хороший, — высказала она свою точку зрения. — Хорош в постели?

Я поморщилась.

— Зачем мне быть с кем-то, кто плох в этом?

Она приподняла брови.

— Знаю. Ли, помнишь того парня со старшей школы? С ямочкой на подбородке?

Я фыркнула в бокал с вином. Его звали Кирби. Само это имя дает представление о нем. Нельзя серьезно воспринимать парня, чье имя звучит, как имя персонажа в видеоигре. Особенно, когда его голова между ваших ног, и он, пропев «поцелуй», начинает делать агрессивные толчки своим языком.

— Женщины, не девушки, правят моим миром. Я сказал, что они правят моим миром… — пропела сестра, закрывая глаза и прикусывая губу, как делал Кирби.

Мы разразились смехом, чем заслужили неодобрительный взгляд от матери. Клянусь, эта женщина все еще может заставить меня чувствовать себя так, будто мне пятнадцать. Я с вызовом посмотрела на нее и засмеялась громче. Мне двадцать восемь чертовых лет. Она больше не может меня контролировать.

Я считала, что все прошло прекрасно, пока мы не сели в машину. Калеб придержал для меня дверь и вдруг сказал:

— Твой отец шовинист.

Я удивленно моргнула. Это не прозвучало как обвинение. Скорее, как наблюдение. И правдивое наблюдение. Я пожала плечами.

— Он немного старомоден.