Рыцарь пустыни, или Путь духа

Ночь была безлунной, и в ущелье царила тьма, как говорится, хоть глаз выколи. Более того, на пути им то и дело попадались валуны и вымытые водой колдобины, в одной из которых один верблюд вскоре сломал ногу, и его пришлось прирезать и бросить вместе с его ценной поклажей. Примерно через полмили еще один верблюд сорвался не то с берега, не то с обрыва и пропал; один солдат подвернул лодыжку, а другой, споткнувшись, ударился лбом о камень и получил глубокую ссадину. После этих случаев Руперт распорядился сделать остановку и дождаться, когда взойдет луна, потому что в темноте идти дальше было практически невозможно.

Наконец луна взошла, однако небо было облачным, а ночное светило – на исходе, так что в узком ущелье стало ненамного светлее. И все же, они шли вперед, молясь, чтобы поскорее наступило утро, и утешая себя тем, что если арабы пустились за ними в погоню, им придется ничем не лучше.

Наконец небо начало сереть; пришел долгожданный рассвет. А затем, с пугающей внезапностью, так хорошо известной всем, кто путешествует по египетской пустыне, встало солнце, и в его лучах, они устремились вперед. Примерно с милю все было хорошо, пока отряд не дошел до устья ущелья, где оно расширялось, и вместо каменных, отвесных стен его усеянные валунами стороны поросли кустарником.

Внезапно из-за одного из этих валунов прогремел ружейный выстрел. В нескольких ярдах впереди, в центре долины виднелся невысокий холм, также усеянный огромными камнями. Мгновенно поняв, что случилось, а именно, что арабы, предвидя их отступление, заранее отправили основную часть своего войска через горы, чтобы подстеречь их при выходе из ущелья, Руперт приказал своим солдатам идти к холму и постараться удержать его.

Что они и сделали под яростным огнем врага. Впрочем, стрелки из арабов были никудышные, а дно долины окутывал утренний туман, поэтому обошлось без потерь. Как оказалось, на холме засели два или три вражеских снайпера, но их удалось легко обезвредить. Затем, заняв по возможности лучшие позиции, крошечный отряд, прежде чем встретить собственную смерть, приготовился нанести врагу как можно больший урон. Хотя время от времени замертво падал то один, то другой солдат, они смогли продержаться несколько часов, пока, наконец, из ущелья не показалась остальная часть арабов.

Вот тогда-то и завязалось ожесточенное сражение. Такие вещи кажутся героизмом, когда о них рассказывают, – отчаянное сопротивление горстки храбрецов перед лицом численно превосходящего врага, – но в жизни это самый неприглядный кошмар. Ибо что есть слава? Не более чем осадок, оставленный на стенках их кипящего кровью котла ужаса с такими мощными реагентами, как расстояние, романтика и время.

Так и этот последний, отчаянный бой горстки усталых солдат против многочисленного врага кажется благородным, когда о нем читаешь, хотя на самом деле он был попросту омерзителен. Эти черные суданцы показали чудеса храбрости, ибо, когда их ведет за собой тот, кому они верят и кого уважают, они не сдаются, даже если потеряют большинство своих товарищей убитыми и ранеными. Так и сейчас, больше ни слова не было сказано про капитуляцию. Ибо кто станет думать о таких вещах, видя, как рядом с вами раненый в живот солдат, то сыпля проклятиями, то вознося молитвы, корчится от боли на земле, но все равно заряжает ружье и в промежутках между приступами стреляет, убивая врагов. Когда от жажды язык вываливается изо рта, когда лоб пульсирует усталостью и болью, а сердце готово разорваться от ярости и горя о тех, кого вам больше никогда не увидеть живыми, а также от предчувствия собственного ужасного конца… Скажите, кто в таких обстоятельствах станет думать о чаше и венцах славы и пустых побрякушках доблести и чести?

По крайней мере, Руперт о них не думал. Сражаясь с мрачной решимостью, он лишь делал свое дело. И даже отбил две атаки, когда арабы, видя, что их огонь слабеет, попытались прикончить их копьями. В промежутке между двумя этими атаками Руперт думал об Эдит. Интересно, что она сейчас делает? Затем подумал, что, скорее всего, сейчас она в постели, спит, и даже если ей что-то снится, то конечно не он и не его отчаянное положение. Затем его посетил другой вопрос: если он погибнет – а это случится с минуты на минуты, проснется ли она, когда душа покинет его тело, или же будет и дальше мирно спать? Затем он вспомнил другую женщину, странную местную девушку знатных кровей, и ему подумалось, что как бы крепко она ни спала, она наверняка проснется, и его смерть будет отомщена, и это будет свирепая, кровавая месть пустыни. Впрочем, он тотчас выбросил все эти мысли из головы и пожал руку умирающего солдата.

– Кисмет![14] – произнес тот с жутковатой улыбкой. – Мы убили их больше, чем они могут убить нас. Вода в Пресных Колодцах на какое-то время станет горькой. Аллах добр, а рай приятен. Ты ранен, бей?

– Пока нет, – ответил он, – но, погоди, я скоро тоже туда приду. Ага, попал еще в одного!