Казалось, ему уготовано судьбой выслушивать признания жен лорда Дэвена. Господь свидетель, второе издание этих жалоб ему было не нужно. И все же его сердце обливалось кровью при мысли о несчастной немке, которую обманом заставили занять место, которое при всем его внешнем великолепии, было для нее сродни обитанию в Чистилище, ибо день за днем она видела, как ее сокровенные убеждения самым вопиющим образом попираются и предаются насмешкам. При этом жестокие постулаты ее узкой веры вбили ей в голову убеждение, или даже навязчивую идею о том, что грех их отца ослабляет тела ее детей. Более того, он настолько силен, что продолжает терзать их невинные души на небесах. В некотором смысле ее трагедия была столь же велика, как и трагедия ее предшественницы, несчастной женщины, которая в своем незаконном стремлении избавиться от вечных насмешек и унижений в конечном итоге обрела лишь смерть. Увы, именно он, Руперт, навлек на голову той первой несчастной зло, голову же этой он был бессилен защитить.
Впрочем, если честно, Руперт не горел желанием выслушивать эти болезненные признания и тем самым поощрять вытекающую из них близость. Поэтому он дал себе слово, что при первой же возможности уедет из дома Табиты. Но сначала он должен улучить минутку, чтобы поговорить с Эдит и узнать свою судьбу. Ведь после тех слов, что сорвались с его языка чуть раньше этим днем, он просто обязан был это сделать. Если только этим вечером у него получится все, как он и задумал, у него будет отличный предлог уехать отсюда завтра утром, ибо он получил от одного своего старого товарища по службе телеграмму, в которой тот приглашал его погостить у него в Норфолке. Более того, офицер этот умолял Руперта по возможности перенести дату приезда уже на завтра, вместо какого-то из дней на этой неделе.
Пока Руперт размышлял над этим, глядя в камин, перед которым стоял, он услышал, как дверь за ним открылась, а потом закрылась снова. Он испуганно обернулся, полагая, что это вернулась леди Дэвен. Но это была не она, а Эдит, уже переодевшаяся к ужину в облегающее платье из мягкой белой ткани, закрытое, чтобы не был видел синяк на плече. На груди – букетик ландышей, пышные золотистые волосы, лежащие волнами по обеим сторонам головы, собраны на затылке в узел. Из украшений – узкое жемчужное ожерелье на шее, недавний подарок лорда Дэвена, и огромный синий скарабей Руперта – единственное цветное пятно на белизне ее платья.
– О! – сказала она. – Я пришла в поисках Табиты. Какое, однако, жуткое имя, оно вечно застревает у меня в горле. (Это был лишь предлог, ибо она только что разминулась с леди Дэвен на лестнице, однако он сделал свое дело.) У меня и в мыслях нет мешать вашим штудиям, дорогой кузен. Не смотрите на меня так испуганно, я сейчас уйду.
– О, прошу вас, не уходите! – ответил он. – Присядьте и согрейтесь. Я всего лишь надеялся увидеть вас, и о, чудо! – вы вошли в эту комнату, словно… словно ангел в сновидении.
– В ответ на молитву святого, осмелюсь предположить, – ответила Эдит. – Право, Руперт, в вас проснулся поэт. У кого вы научились таким метафорам? Готова спорить, что это была женщина.
– Да, – смело ответил он. – И, если не ошибаюсь, ее звали Эдит.
Эдит слегка зарделась, не ожидая от него такой прямоты, однако села в кресло и, устремив в камин взор прекрасных синих глаз, сказала, как будто уводя разговор в другое русло:
– Вы спросили меня о моем плече. Если же нет, то вам следовало это сделать. Так вот, на нем синяк размером с блюдце. Вот здесь, – и она начертила пальцем на платье круг.
– Черт бы его побрал! – пробормотал Руперт.
– Его? Кого именно? Дика или фазана? Впрочем, какая разница. Я согласна, черт побери их обоих!
После этих слов оба умолкли; Руперт крутил руками, как будто мыл их или же страдал от боли. Эдит наблюдала за ним и не могла не отметить, какие они большие и красные в свете пылающего камина. Лучше бы он надел перчатки, подумала она, или хотя бы держал руки в карманах. Так ей было бы легче.
– Я ужасно рад, что вы пришли, – смущенно произнес Руперт, чувствуя, что если и дальше будет молчать, она уйдет. – Потому что я хотел поговорить с вами.
– Поговорить?… Это о чем же? Надеюсь, ничего неприятного. Неужто Табита изливала вам душу? Если да, то прошу вас, только не надо мне ничего рассказывать, ибо ее признания убивают любовь и обесценивают священное таинство брака.
– К черту Табиту! – снова воскликнул Руперт. – И ее признания!
Руперт пребывал в таком смятении, что машинально произнес первые слова, что пришли ему на ум.
– И вновь я соглашусь с вами, но этак мы вскоре проклянем всех наших родственников, поэтому давайте оставим эту тему.