Рыцарь нищеты (СИ)

 Минуты отчаяния и безнадежности всегда преодолеваются у Л. Блуа великой покорностью Богу и благословением всего. У него есть замечательные слова о молитве. "Нужно молиться. Все остальное тщета и глупость. Нужно молиться, чтобы выносить мерзость этого мира; нужно молиться, чтобы быть чистым; нужно молиться, чтобы получить силу ждать. Нет ни отчаяния, ни черной печали для человека, который много молится. Это я Вам говорю, и с каким авторитетом!.. Нужно молиться просто, по-глупому, но с могучим желанием. Нужно молиться долго, терпеливо, не поддаваясь отвращению и усталости, пока не испытаешь особенное волнение с ощущением огня в душе. Тогда можно спокойно идти и вынести что угодно" ("Le mendiant ingrat"). Л. Блуа выносил адскую жизнь, потому что много молился и бесконечно верил. Он пишет Ан-ри де Гру: "Все, что совершается, благословенно, я это принимаю со всем авторитетом моей нищеты, которая совершенна, как совершенен Бог, и которая поэтому сама благословенна... Если нам не хватает денег, это значит, что деньги были бы для нас пагубны". Когда Л. Блуа потерял последний заработок в газете, защищая Тальяда, которого все травили, и этим обрек себя на двухлетнюю нищету, он воскликнул: "Крик радости, восторг, веселие в моем доме! Звон колоколов в сердцах! Пусть накрывают стол для радостного пира нищеты" ("Le mendiant ingrat"). Он возносил к Богу молитву нищего: "Молю Тебя, Бог мой, смиренно молю принять меня ,в число немногих нищих, которыми Ты воспользуешься для Своей славы, когда громовый Лик Твой устанет от побоев" ("Les dernieres colonnes de l'Eglise"). A к католическому духовенству он обращается со словами: "Вас, господа, преемники Апостолов, просят не отвращать Бедняка, ищущего Христа, не ненавидеть артистов и поэтов, не отсылать во враждебный лагерь тех, кто хотел бы более всего бороться около вас и за вас" ("Pages choisies"). Л. Блуа считал себя прежде всего верным католиком. Зто было трагическое самочувствие. "Ненависть самая страшная, самая неумолимая, самая коварная пришла ко мне со стороны моих братьев-католиков... Никто из этих фарисеев не пришел ко мне на помощь, не хотел узнать, не изнемогаю ли я под бременем печали, холода и голода" ("Le mendiant ingrat"). Л. Блуа не дано было узнать радость христианского общения. Да и кому дана она без условной риторики? Л. Блуа -- прирожденный, кровный католик, без внутреннего переворота, без религиозного развития. Он не понимает и не любит вновь обращенных. К Гюисмансу он ужасно несправедлив, не может простить ему его слабости, обвиняет его в ненависти ко всему великому, здоровому, сильному. Обращение литераторов вроде П. Бурже, Ф. Коппе, Брюнетьера он считал последним ударом, нанесенным Церкви. Салонное католичество Бурже было для него презренным и отвратительным. Обращение Франсуа Коппе было для него лишь доказательством того, что христианство легкая вещь. Он с горечью говорит об обмирщении и вырождении католичества. Бичующе гневно говорит он о гибели средневекового героизма и возникновении помадного, надушенного салонного католичества св. Франциска Сальского. Очень тонки его суждения об иезуитах. Это иезуиты ввели анализ и породили современный психологизм, раздваивающий и разлагающий. Иезуитский метод приводит к созерцанию самого себя вместо созерцания Бога. И из Церкви исчезают святые. "Избегайте анализа, как Диавола, и прибегайте к Богу, как погибший". (Там же.) Л. Блуа -- в Абсолютном, иезуиты -- в относительном и условном. Леон Блуа -- исключительное явление в католичестве: он отщепенец, бунтарь в католичестве. Связь его с историческим католичеством непостижима и антиномична. В Католической церкви нет Бедняка, Нищего и нет нищеты, бедности; она подчинилась буржуазности, деньгам, отрезанным от Христа.