Рыцарь чужой мечты

– А Ирина тоже молчит?

– Ирина? Ирина, конечно, молчит! Она все еще очень плоха. К ней, кроме мужа, никого не пускают. Его – и то затем, чтобы судно вынести, обмыть и все такое. Сам знаешь, какой в наших больницах уход. Да и что нового эта Ирина может тебе сообщить? Все и без нее известно.

– Не скажи. – Виктор Иванович задумчиво теребил мочку уха, настырно не желая так скоро соглашаться. – Она могла сообщить ей все же имена виновных.

– Кто мог сообщить??? – прошипел Гришин так, что на сип сорвался и надсадно закашлялся. – Ты снова о Моховой этой?! Снова пытаешься ее оправдать?! Ты в своем уме, Иваныч, а?! Понимаешь, что несешь?! Да нас с тобой… Нас с тобой за нее могут с работы попереть! Так тебе-то проще, ты вроде как на общественных началах ее делом занимаешься, а я!..

– Погоди, не кипятись, – примирительно произнес Виктор Иванович, понимая своего коллегу, как никто. – Но ведь не станешь отрицать, что Ирину неплохо было бы послушать, так?

– Ну… Тут не могу не согласиться, – начал было мяться Гришин, но тут же снова заартачился: – Только нового ничего не жду!

– Да погоди ты! Мало ли что там могло произойти! Эта Мохова… – Виктор Иванович неслышно выругался, закачав головой: – Странно все как-то, не находишь?

– Что странно? – уже начал раздражаться Гришин, откровенно про себя посылая ко всем чертям своего коллегу. – Что странного?!

– Нет, ну как… Все странно! Пригласить к себе человека и взять и отравить его. И это при том, что ходит под статьей, под подозрением в деле, где фигурирует яд. Это как-то… Как-то неумно, нелогично как-то, тебе не кажется?

– Нет! Мне не кажется это нелогичным. Мне кажется это бесчеловечным, во как! Бесчеловечно отправлять на тот свет младенца. Если, конечно же, он на самом деле был отравлен. Бесчеловечно потом истязать его отца, преследуя меркантильный интерес! Бесчеловечно расправляться потом с несчастной вдовой, обезумевшей буквально от собственного горя. Кстати, еще не факт, что мужика этого жена его отравила. Кто знает, что заставило ее написать эту чертову посмертную записку?!

– Мохова диктовала! – фыркнул сердито Виктор Иванович.

– А что? Может, и диктовала. Может, и авторучку ей в руки вкладывала, опоив. Тут все очень странно. Ты… У тебя мотив – я понимаю – быть к ней снисходительным. А я… Я не могу делать вид, что полтора десятка улик, свидетельствующих против нее, просто глупое наивное совпадение. Извини, Виктор Иванович, но если ты и дальше будешь отстаивать ее невиновность, то я тебе не союзник. Как хочешь!

Конечно, Виктор Иванович так не хотел, а что делать! Он не мог не признать правоты Гришина, но и сдаваться не хотел. И уж, если положить руку на сердце, глодал его червь сомнения. Сильно глодал.

Он ведь вчера днем, вернувшись домой, много думал. Нет, сначала он отведал пирогов. Млел, сидя на кухне под оранжевым абажуром, под методичный говор своей любимой супруги. Упивался чаем, надкусывал по-бессовестному пироги, отыскивая любимую начинку. Слушал ее, кивал, улыбался. Потом пошел с ней в спальню, и там такое было!..

Он даже припомнить потом не смог, когда такое у них бывало за последние годы. И она молодцом, как молодая, и он не подкачал. А вот когда она уснула с безмятежной улыбкой, он и начал думать. Поворочаться бы, да жена плотно припала к его левому плечу, не оторвать. Вот и пришлось лежать до нытья в пояснице, не шевелясь глазеть, не мигая, в потолок и думать, думать, думать.

И додумался-таки! Додумался до такого, что рассмешил с утра свою жену, рассказав ей о своих соображениях.

– Витюня, ты так всем преступникам найдешь оправдательный мотив, – удивленно воскликнула она, поигрывая чайной ложечкой над краешком своей чашки. – Благодарность благодарностью, но… Но факты – вещь упрямая. Сам же говорил!

Да-да он говорил, и что теперь! Говорил-то раньше, а теперь все как-то сложилось иначе. Все как-то неправильно, нелогично, запутанно и очень сильно попахивает сумасшествием.

– Я с тобой согласна, – кивнула жена, слизывая кончиком языка с губы крошку апельсинового джема.

Виктор Иванович в тот момент еле-еле удержался, чтобы самому эту мерцающую оранжевым крошку не слизать, возраст удержал и солидность, которую сам для себя давно придумал. И отвлекся даже, и пропустил, что жена потом сказала. А когда вник, даже испугался.

– Тогда дело попахивает тем, что твоя Мохова – настоящая маньячка, милый! – вот что она сказала, облизнув красивые губы, которые и не думали стареть, оставаясь такими же полными и притягательными для него.

– Она не маньячка! – надулся он, обидевшись. – Она вполне разумная современная женщина. И главный ее недостаток, думаю, это то, что она не очень удачлива.

– Ты хочешь сказать…

Жена шлепнула его по руке, когда он потянулся к ее груди через стол, посмотрела на окно тем самым взглядом, который всегда сопровождал ее глубокое раздумье. Заправила за ухо непокорную прядку, что с ранней юности выпрыгивала и выпрыгивала оттуда. Потом уставилась на него, как на незнакомца, и говорит:

– Ты хочешь сказать, что ею кто-то умело манипулирует?!