Рыцарь-чародей

Спускаясь с холма, я думал о предложении пса. Я долго оставался один и устал от одиночества. Меня тянуло на общение, на разговоры. Но к тому времени я уже хорошо знал Гильфа и понимал, что он никогда не вызовется пойти на охоту, защищать, охранять и тому подобное, коли не уверен в необходимости этого. Значит, он услышал, увидел или, скорее всего, почуял что-то, что его встревожило. Естественно, я начал прислушиваться и принюхиваться, хотя прекрасно понимал, что у Гильфа слух гораздо тоньше моего, не говоря уж о нюхе.

– Так хотите?

Значит, он действительно был встревожен.

– Да, отправляйся вперед, – сказал я. – Буду тебе признателен.

Едва я успел договорить, Гильф сорвался с места и стрелой помчался вперед. Сначала стрела была коричневой, но довольно скоро стала черной. Потом я услышал лай, хриплый басистый лай, какой порой доносится из Ская, когда пес-вожак несется далеко впереди остальной своры и даже Вальфатер на своем восьминогом скакуне не может его догнать.

Своим лаем Гильф пробудил гром. Ты скажешь: «Быть такого не может», но он пробудил. Гром гулко пророкотал вдали, среди настоящих гор, но тяжелые раскаты приближались, становились все громче. Я хотел пришпорить своего жеребца, но он все еще осторожно пробирался между камней. Наконец, просто чтобы немного успокоиться, я сказал:

– Иди так быстро, как только можешь без риска переломать ноги себе или мне. Вряд ли сломанная нога сильно облегчит наше положение.

Конь кивнул, словно поняв меня. Конечно, он не понял ни слова, но я все равно проникся к нему благодарностью. Мани любил хвастаться и любил спорить, и сейчас мой белый жеребец нравился мне гораздо больше.

– Да, – сказал я, – разговаривать придется мне одному. Вот здорово!

Конь развернул уши ко мне. Наверное, таким образом он давал понять, что умеет слушать.

Как только мы спустились с каменистого склона, я пришпорил жеребца (позолоченными шпорами, раздобытыми для меня мастером Кролом), и он скакал галопом, покуда мы не достигли Военной дороги, а потом понесся еще быстрее, по ущелью, поднимавшемуся, наверное, на высоту холма, на который я недавно взбирался, а затем по скалистой теснине. Вскоре я услышал грохот падающих камней и резко натянул поводья, поскольку уже хорошо понимал, что это может значить.

Стена теснины значительно уступала в высоте склону холма, но я уже выбился из сил и замерз, а на небе загорались первые звезды. Я не видел никаких опор для рук и ног, а если вдруг и замечал, они обычно оказывались просто тенями или темными пятнами. Мне приходилось ползти по крутому склону ощупью, и минуты казались часами.

Когда я находился на полпути наверх, до меня снова донесся грохот камней. Затем наступила тишина. Потом кто-то испустил дикий вопль. Наверное, тот раздался довольно далеко от меня, но из-за эха, метавшегося между скалистыми стенами теснины, казалось, что совсем рядом. Взошла луна. Непонятно почему я посмотрел на нее и увидел летучий замок, проплывший черным силуэтом на фоне бледного лунного диска, похожий на игрушечный. Тогда я даже не знал наверное, что это замок Вальфатера (каковым он действительно является), но при виде него вдруг почувствовал прилив сил. Знаю, ты сочтешь это вздором, но я и вправду воспрял. Я стал морем, и я неотрывно смотрел на луну и шестистенный замок и упорно тянулся к нему мощными пенистыми волнами, похожими на белые руки. И – бац! – я вдруг оказался на гребне горы, с ободранными до крови пальцами, на неистово бушующем ветру, в сгустившейся ночной тьме. Я пустился бегом с противоположного склона, перепрыгивая через расселины и скалистые выступы, – и казалось, ничто на свете не могло меня остановить.

Но потом волосатая рука с ладонью размером с лопату все-таки остановила. Две огромные руки крепко сжали меня и подняли высоко в воздух, но моя левая рука оставалась свободной, и я успел вонзить кинжал в шею великана, прежде чем он швырнул меня вниз. Он рухнул наземь, словно подрубленный могучий дуб, и мы оба подкатились к самому краю пропасти: он истекал кровью и дергался всем телом, а я пытался встать. Я поднялся на ноги первым, ударил противника по голове Мечедробителем и услышал хруст проломленного черепа. Великан повалился навзничь и больше не шевелился.

Внизу кто-то истошно вопил: «Файнфилд! Файнфилд!» Мне кажется, я узнал голос Гарваона, поскольку только он мог там орать, и заключил, что так называется его родовое поместье. У меня не было поместья, поэтому я громко выкрикнул: «Дизири! Дизири!» – чтобы дать Гарваону понять, что я здесь и готов прийти на помощь.

Впоследствии я кричал «Дизири!» всякий раз, когда вступал в сражение. Возможно, я не однажды забуду упомянуть о данном обстоятельстве, описывая разные схватки, но я всегда кричал имя Дизири. Оказавшись в Скае (позволь мне сказать, пока я не забыл), я тоже делал это.

Наконец Альвит спросила меня, что значит мой боевой клич, и я не смог вспомнить. Потом я все старался, старался. И чувствовал боль где-то глубоко в душе.