Рысь

Двор Альбрехта Феннлера чуть отстоял от центра деревни, одиноко располагаясь посреди обширных овощных полей Нижнего Луимоса. С востока поля окаймляла узенькая дорога, ведущая от «Тунгельхорна» к Лауэненскому озеру, излюбленному пристанищу туристов в конце долины — там Гельтенбахский и Тунгельбахский водопады срывались с горной гряды, что южнее начинала вздыматься в сторону кантона Вале. Позади двора незаметно протекал Луибах. Бассейн Луибаха простирался на всю Гельтентальскую долину, Хюэтунгель, Штиретунгель, Зульцграбен, Хаммершвандфлуэ и Шёнебодемедер. От чего в этой топкой местности нередко случались наводнения. Чтобы земля больше не оставалась запущенной и невозделанной, в шестидесятые годы община приняла решение спрямить русло Луибаха и осушить Нижний Луимос. Двор в Нижнем Луимосе, принадлежавший Феннлерам уже не первое поколение, использовался для посадки овощей, потому что земля там была плодородная, но непригодная для передвижения на тяжелой технике.

Альбрехт Феннлер сидел в жарко натопленной гостиной на скамье, над которой величественно возвышались три крупных головы серн. На столе перед ним, рядом со старой керосиновой лампой, лежал календарь, где карандашом была четко размечена вся посевная этого года. В поисках заявки владельца гостиницы Райнера Вакернагеля Феннлер просмотрел все газетные объявления о строительстве. Не отрывая глаз от газеты, он медленно макал куски почерствевшего хлеба в кофе и отправлял их под развесистые усы. По радио, стоявшему на полках, уставленных книжками «Сильвы»! как раз начинались девятичасовые новости, когда Марк, девятнадцатилетний сын Феннлера, шаркая вошел в гостиную. Это был утонченный юноша, чья плохо ухоженная шевелюра имела точно такой же ржаво-рыжеватый оттенок, что и усы отца. Марк порылся в стопке старых газет.

— Хочешь сэкономить на поезде и поехать со мной? — спросил Альбрехт. — Твоя колымага вряд ли с места сдвинется. Я поеду через полчаса.

О старом «опеле корса», который Марк не глядя купил прошлым летом за двести франков и в залихватской развеселой манере снабдил вырезанными из картона номерами, с Альбрехтом Феннлером лучше было не разговаривать.

— Не трогай мой ультрамариновый «опель».[9]

— Тому, что не ездит, место на свалке. Ультра он или марин.

— Предоставь это мне, уж я как-нибудь отремонтирую свою тачку.

— Когда же, позволь спросить? Мне не нравится, когда в деревне говорят, что у нас металлолом на дворе. Когда я летом начну продавать овощи, этой колымаги здесь быть не должно. Приезжим съемщикам ее вид тоже вряд ли понравится.

— Починю-починю, в ближайшие недели.

— В ближайшие недели. Что-то не верится. Так ты поедешь со мной?

— Я с Бюхи.

— У тебя появились деньги на билет?

— Билет не нужен, у меня повестка, — ответил Марк, не отрываясь от газетной стопки.

— Когда тебе надо быть на месте? И когда пересадка в Цвайзиммене? — спросил Альбрехт и добавил, что ему не составит труда подбросить сына в Маттен.

Марк, похоже, нашел то, что искал: выудил лежавшую между газетами повестку.

Альбрехт, так и не нашедший ничего о заявке Вакернагеля среди объявлений о строительстве и ничего другого, к чему можно было бы придраться, вопросительно взглянул на сына, короткими неоконченными предложениями настоявшего на путешествии автобусом и поездом. Ему хотелось ехать в одиночестве. Призывают-то, в конце концов, его, но если отцу снова хочется в рекрутскую школу, он, конечно, уступит ему повестку.

— Если б ты знал, каким адом была рекрутская школа в мое время, ты бы с радостью поступил в сегодняшнюю, — сказал Альбрехт Феннлер. — Уже решил, в каких войсках служить?

— Нет, — безучастно ответил Марк.

— Такого у нас не было, — сообщил Альбрехт, пробежавшись по письму из Лауэненского общинного совета. Марк снял с подоконника масло и намазал им хлеб. Некоторое время оба молчали.

— Если хочешь моего совета: иди в радисты. Или в разведчики — там тебя хоть о тактике и технике просветят. Я никогда не говорил, что из тебя должен выйти гренадер, но что-нибудь приличное ты вполне мог бы выбрать. Ты уже прочел про танкистов?

Альбрехт испытующе взглянул на сына. Тот, похоже, совершенно не слушал отца.

— Мне все это не нужно, я хочу не в армию, а в театр, — громко заявил Марк и посмотрел отцу в глаза.

Альбрехт оторопел. Непонимающе взглянул на Марка. Прежде чем он смог выговорить хотя бы слово, у кухонного стола появилась Дора, его жена, в джинсах и футболке, с прядями седых волос, и попрекнула Альбрехта, что он опять ест черствый хлеб, когда она потрудилась испечь свежий. Альбрехт ничего не ответил, по-прежнему пораженный словами Марка, а тот сидел у стола, склонившись над письмом. Дора поднесла к глазам Альбрехта какую-то бумагу и сказала, что это мейл от семьи с Боденского озера, заинтересовавшейся их «Ночлегом на соломе».

Феннлер быстро пробежал его и протянул обратно.

— Ответь им, что солома у нас не отапливается, и пусть пишут летом.

— Вот именно, — не отставала жена. — Они хотят забронировать на лето.