Рылеев

Однако деловые качества молодого офицера в первый период его службы пришли в противоречие с его поэтической натурой. О том, как закончилась служба прапорщика при «дядюшке», повествует зять Михаила Рылеева Александр Фелкнер:

«Одаренный необычайною живостию характера и саркастическим складом ума, Кондратий Федорович не оставлял никого в покое; писал на всех сатиры и пасквили, быстро расходившиеся по рукам, и вооружил тем против себя все русское общество Дрездена, которое, выведенное наконец из терпения, жаловалось на него князю Репнину, прося избавить от злого насмешника… Князь передал жалобу общества Михаилу Николаевичу и предложил, во избежание ссор и неприятных столкновений, удалить от себя беспокойного родственника.

Под впечатлением замечания, сделанного князем, Михаил Николаевич, возвратясь домой и увидав Кондратия, стал строго выговаривать ему его легкомыслие и, объявив, что увольняет от занятий по комендантскому управлению, приказал ему в двадцать четыре часа уехать из Дрездена; при этом с сердцем сказал: “Если же ты осмелишься ослушаться, то предам военному суду и расстреляю!”

“Кому быть повешенным, того не расстреляют!” — ответил пылкий молодой человек, выходя от рассерженного родственника, и тотчас же, ни с кем не простясь, уехал из Дрездена…»^{269}

Фраза о «повешении», скорее всего, является вымыслом: мемуарист, конечно, знал о трагической судьбе поэта. Но в остальном не доверять этому свидетельству нет оснований: служба у «дядюшки» не принесла прапорщику Рылееву ни наград, ни чинов. Стоит только заметить, что история эта могла случиться не ранее конца сентября 1814 года. В письме матери от 21 сентября прапорщик еще рассыпается в любезностях в адрес «дядюшки» и сообщает, что тот «недавно» выхлопотал ему «место в Дрездене, при артиллерийском магазейне», а на день рождения подарил «на мундир лучшего сукна»^{270}.

«Гений ведет меня к славной цели»

О службе Рылеева в послевоенные годы известно крайне мало. Он продолжал числиться в той же самой конноартил-лерийской роте 1-й резервной артиллерийской бригады, в которую был выпущен из корпуса. Правда, рота несколько раз меняла номер: в 1816 году из 1-й стала 11-й, два года спустя — 12-й. Квартировала она по преимуществу в местечке Белого-рье Острогожского уезда Воронежской губернии.

Ротой, а с 1818 года и бригадой командовал подполковник Петр Онуфриевич Сухозанет (1788—1830), представитель известного в военной истории России рода белорусских дворян-артиллеристов. Его старший брат Иван с 1820 года занимал пост начальника артиллерии Отдельного гвардейского корпуса, стал одним из «усмирителей» восстания 14 декабря, дослужился до чина генерал-лейтенанта и на старости лет стал директором Императорской военной академии, Пажеского и всех сухопутных корпусов. Их младший брат Николай сделал головокружительную карьеру: в 1856 году, после Крымской войны, стал военным министром и членом Государственного совета. Все три брата отличились на полях сражений первой половины XIX века. Согласно послужному списку, Петр Сухозанет — «кавалер орденов российских: Св. Анны 2 и 4 классов, Св. Равноапостольного князя Владимира 4 ст. с бантом, золотой шпаги с надписью “За храбрость”, королевско-прусского [ордена] “За заслуги” и в память 1812 года серебряной медали». У военных властей и Сухозанет, и его подразделение были на хорошем счету. Например, в июле 1816 года роту осматривал лично главнокомандующий 1-й армией Михаил Барклай де Толли, который нашел ее «в самом лучшем состоянии по всем частям, и особенно отличною в учении». Барклай просил императора поощрить ротного командира — и 20 июля Сухозанету была объявлена высочайшая благодарность^{271}.

Однако Петр Сухозанет, в отличие от братьев, заметной карьеры не сделал: в 1820 году ушел с командных должностей, продолжая «числиться по артиллерии», а в 1830-м скоропостижно скончался. Смерть его приблизили тяжелые ранения «в левую руку и под левый глаз пулями», полученные летом 1810 года в ходе войны с Турцией при штурме крепости Рущук^{272}.