Рылеев

Этот недостаток заемной системы и использовал Рылеев. При операции с «разменом» билетов он совершил обычный подлог. Батово не могло быть заложено, поскольку он не владел им, «в 1823-м году не имел никакого недвижимого имения — а досталось таковое ему впоследствии уже времени по наследству после покойной его матери подполковницы А[настасии] М[ихайловны] Р[ылеевой], умершей 1824 года в июне месяце»^{122}. Естественно, ответственность за этот подлог должны были разделить с ним члены Санкт-Петербургской палаты гражданского суда, подписавшие заведомо ложный документ.

В момент заклада Рылеев тоже служил в Санкт-Петербургском суде, правда, в уголовной палате. Но тесная дружба связывала его с председателем гражданской палаты коллежским советником Дмитрием Гавриловичем Высочиным — об этом свидетельствует некролог Высочина, написанный Рылеевым. В некрологе сообщалось, что «сей почтенный гражданин» «в течение сорокапятилетней службы своей всегда отличался справедливостью, усердием и примерным бескорыстием». Однако вряд ли эту характеристику следует признать полностью достоверной. Ложное свидетельство о владении Батовым не могло быть выдано гражданской палатой без ведома ее председателя.

Высочин умер вскоре после выдачи этого свидетельства — некролог был напечатан в столичной ежедневной газете «Русский инвалид» в октябре 1823 года. Вполне возможно, что это был единственный в карьере «почтенного гражданина» случай ненадлежащего исполнения должностных обязанностей и что после его смерти действительно «осталось многочисленное семейство в совершенной бедности»^{123}. Нельзя исключить также, что именно осознание незаконности собственных действий и боязнь ответственности привели председателя палаты к скоропостижной смерти. Однако в любом случае смерть Высочина была на руку Рылееву, ибо позволяла предать забвению факт получения ложного свидетельства. И, если бы не восстание на Сенатской площади и не претензии Малютиной, история с «разменом» билетов вообще никогда бы не всплыла.

Рылеев узнал о требованиях генеральши лишь в апреле 1826 года. До этого времени он вполне доброжелательно упоминает о Малютиной в тюремной переписке с женой, просит ее «засвидетельствовать» родственнице почтение. 13 апреля в письме жене — в ответ на ее сообщение о малютинских претензиях — появляется фраза: «Скажи Катерине Ивановне, чтобы она не беспокоилась, ей всё будет отдано с процентами»^{124}.

В его последующих письмах опять идет речь о Малютиной и ее деньгах, но историю с билетами Рылеев старательно обходит. Не упоминает он о ней и при ответе на официальный запрос следствия о состоящих под запрещением имениях подсудимых^{125}. У Рылеева были веские причины для молчания: если бы следствие заинтересовалось тонкостями этой операции, ему вполне могли быть предъявлены не только политические, но и уголовные обвинения. Согласно закону, «если кто из занимателей явился в каком подлоге и обличен будет, тот имеет быть лишен имения, чести и чинов»^{126}.

Но показания об этом деле на следствии дал Михаил Малютин: «Дом моей матушки, находящийся на В[асильевском] о[строве] в 15 линии, заложен опекуном моим, отставным подпоручиком Рылеевым в 1823 году»^{127}. И 21 июня, меньше чем за месяц до казни, Рылеев был вынужден признаться в письме жене: «Упомянутые билеты по желанию Щатерины] Щвановны] выданы, один ей, а другой мне с наложением запрещения на ее и мое имение»^{128}.

Разбирательство по поводу долгов Рылеева надолго пережило его самого и стало серьезным препятствием на пути продажи Батова вдовой поэта. Ее представитель Федор Миллер сначала пытался доказать полную беспочвенность претензий Малютиной — на том основании, что Рылеев в 1823 году еще не владел имением. Однако документы однозначно противоречили его утверждениям, и он был вынужден признать участие Рылеева в операции по «размену» билетов. Впрочем, благодаря усилиям Миллера в 1827 году было решено признать за бывшим опекуном малолетних детей генерала лишь половину долга. Сумма в 8570 рублей 18 копеек была при продаже Батова вычтена в пользу Малютиной^{129}. Дворянская опека установила, что вторую часть суммы, полученной от «размена», присвоила себе Екатерина Малютина. Факт получения ложного свидетельства на следствии вообще не был расследован.

В 1823 году, пускаясь вместе с Малютиной в аферу, Рылеев вряд ли собирался обманывать «бедную вдову» и ее детей. Конечно же он был уверен, что вскоре сумеет внести нужную сумму обратно в Опекунский совет, тем более что полгода спустя, 2 июня 1824 года, умерла мать Рылеева и перед ним открылись новые возможности по закладу в ломбард доставшегося по наследству имения. Уже в июле того же года Батово было снова заложено в тот же Опекунский совет на 24 года за 8400 рублей, причем на этот раз от имени покойной матери Рылеева^{130}. Причина использования ее имени предельно проста: закон запрещал владельцам дважды закладывать имение^{131}, а списки закладчиков публиковались в печати.