Рылеев

«Донесение следственной комиссии», декларировавшее единство действий руководителей петербургского восстания по выработке плана, оказало сильное влияние на исследователей, занимавшихся его анализом. Одни историки в большей или меньшей степени разделяют правительственную концепцию, другие спорят с ней.

К первым принадлежали, например, биограф Трубецкого Н. Ф. Лавров и М. В. Нечкина; ту же точку зрения разделяет Я. А. Гордин. Признавая некоторые тактические расхождения Трубецкого и Рылеева, исследователи, тем не менее, уверены: «…в результате долгих и страстных прений на совещаниях декабристов в дни междуцарствия» был создан единый план действий, предусматривавший движение прямо на Сенатскую площадь^{780}.

Одним из тех, кто не согласился с «Донесением следственной комиссии», был А. Е. Пресняков, утверждавший, что накануне 14 декабря сложилось два плана — условно говоря, план Трубецкого и план Рылеева: «Всё у Трубецкого сводилось к давлению на власть, которая должна будет уступить без боя». Пресняков считал, что Трубецкой стремился действовать «с видом законности»; мысль же Рылеева и его сторонников «была направлена на решительные революционные акты, которые одни могли бы дать, будь они осуществимы, победу революционному выступлению»^{781}.

На тех же позициях стоит и М. М. Сафонов. Разбирая вопрос, планировал ли Трубецкой захват Зимнего дворца, исследователь приходит к важным выводам: у руководителей восстания накануне решительных действий не только не было единого плана, но и возник острый конфликт по вопросам тактики. Согласно Сафонову, сценарий, который заговорщики пытались осуществить 14 декабря, был разработан именно Рылеевым. Используя показания не только Рылеева и Трубецкого, но и других участников восстания, автор утверждает: план этот был весьма радикальным, подразумевал взятие Зимнего дворца «малыми силами», «с горстью солдат», проведение — под угрозой применения силы — переговоров с Сенатом о создании Временного правления и арест императора и его семьи^{782}.

К этому следует добавить, что Рылеев планировал и цареубийство. Согласно его собственным показаниям, внутренне он был убежден в необходимости физического устранения не только императора, но и всей его семьи: «Я полагал, что убиение одного императора не произведет никакой пользы, но напротив, может быть пагубно для самой цели общества, что оно разделит умы, составит партии, взволнует приверженцев августейшей фамилии и что всё это совокупно неминуемо породит междоусобие и все ужасы народной революции. С истреблением же всей императорской фамилии, я думал, что поневоле все партии должны будут соединиться или, по крайней мере, их легче будет успокоить»^{783}. И хотя, согласно признанию Рылеева, это «преступное мнение» он «никому не открывал», на роль цареубийцы он назначил своего приятеля, отставного поручика Петра Каховского —^ человека бедного, нервного и крайне тщеславного.

Трубецкой же, как справедливо замечает Сафонов, по этому плану действовать явно не хотел и тем более не был сторонником цареубийства. Исследователь утверждает: диктатор «считал необходимым вначале собрать все неприсягнувшие войска вместе, определить возможности восставших и только после этого решить, как действовать дальше». Но 13 декабря Трубецкой понял, что у заговорщиков «слишком мало сил» для реализации его замысла, что «надежда на успех более чем сомнительна», и решил, что «лучше не начинать, чем потерпеть поражение». «Сам диктатор, — пишет историк, — видя малочисленность сил, уверен, что выступление приведет в таком случае к катастрофе. Однако Рылеев настаивает, что надо выступать в любом случае, даже с малым количеством войск. Руководители тайного общества уже обречены на смерть, они слишком далеко зашли, возможно, их уже предали. Поэтому необходимо подниматься в любом случае и при любых условиях. Однако такая позиция была неприемлема для Трубецкого в принципе»^{784}.

* * *

Концепцию Сафонова можно было бы признать исчерпывающей, если бы не одно весьма важное обстоятельство: она совершенно противоречит показаниям Рылеева. Более того, на очной ставке 6 мая 1826 года их подтвердил Трубецкой, отказавшись, таким образом, от собственной версии событий^{785}.

Рылеев несколько раз излагал на следствии их с Трубецким общий план действий, и его показания выглядят непротиворечиво. Согласно им, с момента избрания диктатором (10 декабря) Трубецкой «был уже полновластный начальник наш; он или сам, или чрез меня, или чрез Оболенскаго делал распоряжения. В пособие ему на площади должны были явиться полковник Булатов и капитан Якубович»^{786}.