Рыдания усопших

С течением времени мне стало ясно, что я – пленник старого маяка и его безумного обитателя. В словах старика и его манере излагать мысли я все чаще замечал знаки сумасшествия; его неразборчивый шепот, к которому он то и дело прибегал во время разговора со мной и странный пытливый взгляд, сопровождаемый неясными жестами и телодвижениями наподобие шаманских, убедили меня, что я имею дело с психически нездоровым человеком. Каким-то странным образом он проникал в мои мысли и держал в подчинении мою волю. Стоило мне только подумать о возможности побега из башни, как он тут же вскидывал ладонь или выкрикивал очередную бессвязную нелепость, и я словно проваливался в прорубь грязно-желтой вязкой мути, мгновенно отнимающей у меня сознание. Несмотря на все потуги, мне не удавалось ни воспрепятствовать этому, ни постичь смысла происходящего. Все это как-то не увязывалось в моей голове: с одной стороны, старик спас меня и вернул к жизни, с другой же, по непонятной мне причине, не желал довести благое дело до конца, отпустить меня и помочь мне возвратиться к нормальному существованию, а после и насладиться искренней моей благодарностью. Он не мучил и не истязал меня, не принуждал к рабскому труду и не готовил к выступлениям в цирке уродов. Он просто держал меня взаперти, словно проводил какой-то странный эксперимент, суть которого была мне неясна. Ясно же было лишь одно – жизнь моя уже никогда не станет прежней.

Сны, молочно-мутные и нечеткие, наподобие описанного мною выше, я видел теперь регулярно. В них я оказывался в различных селениях, находящихся, как правило, в прилегающем к маяку районе, рыскал там, одержимый какой-то странной силой, которой не мог сопротивляться, и совершал такие гнусности и непотребности, что и вспомнить стыдно. Во сне я не гнушался порой такими выходками, по сравнению с которыми удушение пьяного богатея в его спальне казалось детской забавой. Если бы уголовный кодекс применяли к людям за преступления, совершенные во сне, то я, несомненно, уже множество раз был бы расстрелян, повешен, усыплен ядом и поджарен на электрическом стуле. В моих ночных приключениях я был насильником, грабителем, поджигателем и всегда – палачом. Я не уставал резать, душить, топить и глумиться, я не делал различия между взрослыми и детьми, мужчинами и женщинами, белыми и черными. Я безропотно и безэмоционально исполнял чью-то зловещую волю, чья-то жесткая рука перекрыла дыхание моему «Я», а может быть, и совсем умертвила его.

Просыпаясь, я всегда видел одно и то же: опротивевшие мне сырые каменные стены с развешанной по ним странной утварью, закрытую тяжелую дверь, за которой находилась недоступная мне теперь свобода, и моего старого тюремщика, неизменно присутствовавшего при моем пробуждении, словно расторопная сиделка. Он смотрел на меня исподлобья и задавал свои нудные глупые вопросы всегда одни и те же, не отвечая при этом ни на один из моих. Поначалу я досадовал на это, насколько слово «досада» уместно по отношению к лишенной эмоций чурке, но затем привык и стал воспринимать его недружелюбие как должное. А может быть, он был просто скрытным и немногословным человеком, кто его знает?

Окна в помещении не было, как не было и часов, так что я не имел никакого представления о времени суток и даже года во внешнем мире. Для меня все всегда оставалось одинаковым – серым и безрадостным, и я воздал хвалу высшим силам за то, что они отняли у меня способность глубоко чувствовать и переживать. Так мне было все-таки намного легче существовать. Планы мщения маньяку, поначалу мелькавшие у меня, отступили и утратили актуальность. К ним я возвращался все реже и реже, а постепенно, более чем насытившись кровожадностью моих диких снов, и вовсе перестал о них думать. Мне даже стало казаться, что пережитое мною тогда – не более чем одно из этих сновидений, жутких, неприятных, но не более того.

Так бы я, наверное, и влачил свое незавидное существование, если бы не одно событие, принесшее мне прозрение.

В голове под гипсовым шлемом засвербило и запульсировало, как бывало всегда, когда я пробуждался. Я медленно открыл глаза и приподнял вверх руки, чтобы убедиться, что тело мое не утратило способность двигаться и служить мне. Затем я, как обычно, принял сидячее положение, пытаясь догадаться, явь это или очередной сон, в котором мне вновь предстоят кровавые деяния. Впрочем, через несколько мгновений я это узнаю: в моих снах входная дверь всегда оказывалась открытой, чтобы выпустить меня в мир, в котором я, полагаю, являлся проклятием.