Легко сказать «сумасшедший» – просто еще одно слово, за которым ничего, по сути, не стоит. Но как Говард мог быть кем-то еще, кроме безумца или выдумщика? Мертвецы, что встают и ходят, черная магия, монстры из других миров – материал для фильма ужасов, но никак не для хорошей рыбацкой байки. Похоже, нас с Дэном только что столь славно обули, что ходить нам в наших новеньких клоунских башмаках еще долго. Говард что-то упоминал о том, что хотел стать писателем, – и поэтому у меня было сильнейшее подозрение в том, что он только что рассказал нам сюжет своего первого романа.
Но… хоть я и не мог отдать должное странным событиям, которые он упомянул, не говоря уже о совершенно фантастических, ни разу за время рассказа мне не показалось, что Говард лжет. Это уже само по себе являлось отличительной чертой бывалого заливалы… Но было что-то в его словах, какое-то
Все равно – остаются детали. Если верна пословица о том, что именно в них сокрыт нечистый, тогда в эту историю набилась добрая половина ада. В смысле – магические руны, вырезанные кухонным ножом? Веревки с вплетенными в них рыболовными крючками? Топоры, смоченные в крови убитого? Не говоря уже о художнике, который перерезал себе горло опасной бритвой после того, как увидел женщину в черном.
Дождь ослаб, мир вокруг посветлел – солнце всеми силами пыталось пробиться сквозь завесу облаков. Я притормозил. С чего это вдруг мне вспомнился художник, разве Говард о нем говорил? Тогда с какой стати он пришел мне в голову? Я свернул в переулок направо от площадки для барбекю. Пытаясь сохранить в голосе беззаботность, я спросил Дэна:
– Ты уверен, что хочешь порыбачить в этом месте?
– Вот только не говори мне, что купился на ту чепуху.
Я не стал отвечать ему. Молча вырулив на ответвление «А» Двадцать восьмого шоссе, я направился на запад, к южному краю водохранилища. По этому маршруту я ездил много раз – сначала на воскресные пикники с Мэри, затем в поисках мест для рыбалки, ну и в конце концов – с Дэном, дабы показать ему эти самые места. Сегодня утром дорога казалась более узкой, в ее извивах почему-то стало труднее ориентироваться. То и дело попадались большие лужи, и из-под шин поднимались фонтаны брызг. Ветви растущих по сторонам дороги деревьев, отягощенные дождевой водой, свисали до самой нашей машины, одна из них даже прошлась по крыше с неприятным металлическим звуком.
Честно говоря, я долгое время верил в это, даже пересказывал байку другим людям, пока спустя годы она не вернулась ко мне через другого друга. Подобные истории, как я подметил, расхожи в местах, где люди живут близко к воде. Что-то есть чарующее в самом образе – дома, лавки, церкви, погруженные во тьму вод, отрешенные от света солнца, облюбованные стайками рыб; что-то в образе, заставляющее нас задумываться о неумолчной поступи времени или о чем-то в этом духе.
Дорога пошла вверх, взбираясь на откосы холмов, обращенных к южному берегу водохранилища. Справа от нас уровень земли, напротив, понизился – сначала деревья ушли вниз наполовину, потом целиком, и вот мы уже смотрели на зеленые кроны, пробивающиеся сквозь низкие облака, дрейфующие вверх по склону. Там, вдали, водохранилище возлежало серебряным зеркалом, обрамленным туманом и горами, чистым листом бумаги, открытым для всякого, кто еще сохранил способность писать. И почему бы не доверить этому листу историю о женщине, чье не до конца мертвое и не вполне живое тело шаталось по трудовому лагерю в поисках своих детей, о языке, чьи могущественные слова изменяли реальность, о морском чудовище, о котором написано еще в Библии…
– Итак. – Неожиданно громкий звук собственного голоса испугал меня. – Что ты думаешь об истории старины Говарда?
– Думаю, что, если бы в этой истории было чуть больше горячечного бреда, его бы точно заперли в вытрезвителе пожизненно.
– И все-таки…