Рыба гниет с головы

– Именно! – горячо ответил Антон. – Именно за вилы и топоры! Эти молоденькие дурачки из Приморья простых милиционеров из ППС начали отстреливать. Глупо! Но тоже о многом говорит. Это не последнее предупреждение властям, не последний звонок. Какой, к черту, звонок – набатный колокол! И пусть он раздался в Приморье, но подхватить его могут где угодно. Лопнет терпение, и начнут громить отделы полиции, хватать садистов и вешать на фонарях! Ведь недалеко уже до этого, ведь пора же полицейскому начальству и другим чиновникам задуматься, что-то начать предпринимать. Растлили такую огромную организацию! Угробили целую систему! За такие вещи в веках проклинают, а не то что в тюрьму сажают.

– Значит, у вас в области тоже есть такие, кто понимает? – проворчал Сергей Викентьевич.

– Есть. И эти понимающие борются, сражаются и не боятся. Они считают это своим долгом. А я… у меня такая же вот сволочь в мундире и с погонами когда-то убила мать!

Антон поднялся со стула и вышел из кухни, громко хлопнув дверью.

Старый фельдшер наконец склонился к позиции Антона. Он не стал ничего говорить, рассуждать. Наверное, просто поверил, что этот молодой горячий парень может помочь что-то изменить в их городке. Он просто зашел утром к Антону в комнату и сказал, что в обед придет человек, с которым можно поговорить. И все. Антон понял, что имел в виду старик.

Около двенадцати часов в комнату Антона вежливо постучали, а потом вошли двое. Один – долговязый мужик, второй – старик с седыми редкими волосами и слезящимися глазами. Старик молчал, а долговязый, представившийся Сашей, стал сбивчиво объяснять, мол, Викентьевич сказал, что Антон может помочь прижать этих… Народ уже боится, каждый может выйти на улицу и не вернуться. И управы никакой ведь нет. И он стал рассказывать, как попал в местное отделение после семейной ссоры. Честно признался, что пришел домой пьяный, устроил дебош, а теща вызвала полицию.

– Я сначала с ними вежливо, – рассказывал Саша, потупив глаза, – хоть и пьяный был, а понимаю, что у них работа такая, реагировать на заявления населения. Как это говорят – ничего личного. А они меня в камеру стали тащить. Я уперся, мол, чего вы так-то. Ну, просплюсь, подпишу ваши бумаги, куда ж вы меня? А они налетели человек восемь… – скупо усмехнулся Саша. – Понятно, где им, мелкоте, со мной справиться-то… В камеру затащили, «ласточкой» завернули и давай ногами пинать. Представляете, это дело до меня уже утром дошло, что они даже ботинки сняли, чтобы у меня синяков не было. Чувствуется, что опыт у них большой! – Саша привычно полез в карман куртки, вытащил сигареты, а потом испуганно посмотрел на Антона. Пришлось согласно кивнуть. – В общем, отыгрались они на мне там на всю катушку, чего только не наслушался! И п… и х… и мы тебя вые… и высушим, то-се, бутылку засунем тебе… Это у них любимое орудие. Раньше вроде поговаривали, но это так, думал, байки всякие, треп, а тут понял, что не раз они такое с задержанными проделывали. Короче, мне повезло, наверное, побоялись свое обещание выполнить. Я ведь, если меня достать, – зверь. Я им сразу сказал, что приду и их всех перестреляю. Я любого из них одним ударом убью – они ведь все мелкие, как крысята. Закончилось тем, что подвесили они меня «ласточкой» на моем же ремне и оставили часа на два, наверное. Я-то что, а вот у Федорыча в феврале сына убили. – И Саша посмотрел с жалостью на старика.

Второй мужчина прокашлялся, промокнул платком глаза и представился:

– Птицын я, Анатолий Федорович. Я с Антониной, дочкой нашего фельдшера, на железной дороге работаю. – Говорить старику было трудно, но он собрался с силами: – Один он у меня был, без матери растил. Серьезный парень, старательный, самостоятельный.

И Птицын стал рассказывать, как уходил на дежурство, как сердце щемило, будто в предчувствии беды, как перед уходом уговаривал сына быть поосторожнее. Сын собирался вечером с друзьями посидеть в кафе, они кого-то провожали в отпуск. И беда случилась. Нет, сначала просто сообщили, что его сына забрали в отделение, но ощущение беды уже было.

Анатолий Федорович всякими правдами и неправдами вырвался с работы пораньше и прибежал в полицию. Трое молодых людей стояли около входа и курили. Птицын первым делом бросился к ним, стал сбивчиво объяснять, что его сына забрали. Оказалось, что эти трое все знали, только они как-то сразу стали глаза отводить в сторону и сквозь зубы начали бормотать, что приказано Птицына не отпускать пока, а ждать какого-то утреннего разбора. Старик постоял немного, но так ничего и не добился.

И он ушел домой, потому что умом понимал, что сын его не хулиган, не беспредельщик, а нормальный взрослый парень. Ну, не могли его за какое-то правонарушение или преступление задержать. Разберутся и выпустят. Это он умом понимал, а сердце сжалось и не отпускало, ныло страшно, что сына он больше не увидит. Весь корвалол в доме Птицын в тот день выпил, валидол горстями сосал. И даже момент наступил, когда старик решил, что не доживет он до возвращения сына, что сейчас умрет.