Русский царь Иосиф Сталин: все могло быть иначе

Неизвестно, что мог сейчас спросить Сталин. Помимо того, что уже спросил. Микоян опять трясся, а вождь, неожиданно подойдя к нему и направив в его голову дымящуюся трубку, сказал: «Срэди бакинских комиссаров было только двое мусульман: Азизбеков и Везиров. А астальные били, как ты думаешь, — кто? Авакян, Костандян, Барьян, председатель совнаркома Шааумян, русские Петров, Корганов, Фиолетов, грузины Джапаридзе, Николайшвили… слю-шай, а кто ты у меня… ты тоже вроде би Микоян, а значит, армян».

Кураж, попахивающий смертью, исходил из уст вождя, и Микоян всем своим дрожащим сердцем ощутил неистребимую жажду Сталина в очередной раз потешаться над ним. И горше всего, что неизвестно: когда переступится критическая черта, за которой наступит расплата…

…Как член совнаркома Азербайджана, Анастас Микоян, как его соратники, проводил террористическую линию укреплиния своей власти: производились массовые расстрелы заподозренных в сотрудничестве с мусаватистами и белыми. При этом изымали миллионы денежных купюр из промышленников» легко уничтожая несогласных, бросая их в тюрьмы. Но, даже несмотря на репрессии, власть все никак не могла состояться. Вот и два комиссара — левоэссеры Покровский и Киреев — сделали попытку бежать, спасаясь от участи строителей счастливого будущего для всех советских граждан… Их поймали и по предложению Анастаса Ивановича Микояна, которое безоговорочно поддержали все комиссары, расстреляли… Предателям не место в светлом будущем…

Сталинская трубка с мундштуком, словно дымящийся после выстрела ствол нагана, вновь мелькала перед испуганными глазами бывшего бакинского народного комиссара. «Так как ти думаешь, какова причина, ш-то белые проиграли в минувшей войне? Только не говори мне цитатами из «Правды». Ну ш-што ты весь трясешься? Хочешь, сказать ш-то нэ знаешь правду… Если знаешь, — так и скажи; нэ знаешь, — тоже скажи. Но если знаешь и не говоришь, чего ты тогда достоин? Правильно дрожишь… достоин справедливой большевистской пули… Но я тебя должен просветить, штоби ты всэгда знал кому когда и ш-што говорить о Советской власти».

И, глядя на трясущегося собеседника, неожиданно добавил; «И самое главное, ти должен запомнить, што говорить о товарище Сталине. А о нем ты после его смерти будешь говорить всякие гадости… Себя будешь примазывать к великому Ленину, а товарища Сталина великим ш-щчитать нэ будешь. Ти будешь с ним поступать так, как поступаешь сейчас в отношении бакинских товарищей… Послушай, я скажу тебе, почему белые проиграли эту войну… Когда у Колчака били одни победы весной 1919 года, у него под ружьем било более 130 тысяч солдат. А у Деникина — 65 тысяч, у Юденича — 11 тысяч. А в нашей Красной армии — полтора миллиона… Когда наступит осень 1919 года, наступит время побед Дэ-никина, у него будет почти 170 тысяч человек. А у Колчака останется менее 50 тысяч. У Юденича вообще 10 тысяч… Численность же нашей армии большевиков составляла почти 4 миллиона… Па-анимаешь, в чем сила… што наша армия была могучей?»

Сталин подошел так близко к Микояну, что казалось, — еще мгновение —  и, будь он тигром, разорвет на части. Он словно зашипел: «Количества такого невиданного па-адъема визвано было действиями Троцкого. Это — психология, и никакой любви народа к большевикам и к Троцкому никогда не было… Повторяю: это психология толпы… Вся страна — царская Империя — превратилась в два чудовищных лагеря. Но если ти в эту сказку поверишь, то эта будит брехня… потому ш-то в любом вооруженном конфликте большая часть всего населения, к кому бы она ни тянулась, остается инертной… И вот эту огромную массу Троцкий положил на лопатки… Он осуществлял тотальные мобилизации, массовые расстрелы, жестоким, искусственно насаждаемым голодом, и чудовищной пропагандистской обработкой неграмотного населения… ми-то хорошо знаем, что в наших партийных рядах идейных большевиков было 4 %, а более 20 % объявляли себя сочувствующими… И ми… знали их мотивы… почему они так сочувствуют… Троцкий создал массовую разруху, тем более ш-то только што закончилась Первая мировая война… Он сделал все возможное, штоби остановить промишленность, заглушил сельское хозяйство, которое било лучшим в мире до 1914-го года. И от сельского хозяйства не отставала наша промишленность… А Белые армии были в основном добровольческими… И служить в нее шли люди, согласно своих убеждений… Любая мобилизация насильственными методами со стороны белых повернулась би против них. Применять же белый террор, как это делал Троцкий, aни не могли. Потому што этим самым они би перечеркнули сваи монархические идеалы, за которые они сражались и превратились би в ба-альшевиков. Это могли себе позволить только Махно, Дутов, Григорьев, Семенов, а-атаманы наши-и… Aни словно падшие анархисты. Нэ признавали ни царской законнасти, ни троцкистского правопорядка. Для них та же идея ваазрождени)я России нэ представляла ценности. Ибо любое возрождение российской государственности возможно только чэрез законность. Ты же слышал, Анастас, ш-што атаманщину на-азивали белым большевизма-ам…»