Русский моностих: Очерк истории и теории

Во образе роз лучезарных и звезд
вы увидите ангелов
парящих на бесконечно светлом просторе.
Как подступиться к ним
с нашими безумно прогрессирующими
несъедобными бонбоньерками.
Беззвучно как прежде
ангелы умываются светом.
А мы при этом
залезли по самые уши
в дерьмо.

•
•

Речи ангелов ангелам.

[Сумерки 1990, 157–164]

Содержание последнего образа становится ясным из предыдущей части: ангелы обращают свои речи исключительно друг к другу, не удостаивая ими людей, которые не могут к ним подступиться. Этого и нескольких других подобных случаев в структуре «Речей», на наш взгляд, достаточно, чтобы отклонить интерпретацию их как цикла и, тем самым, вычленение из состава этого произведения трех моностихов, как это делает С.И. Кормилов [Кормилов 1995, 82]. Так же обстоят дела с трехчастным стихотворением Геннадия Айги «Тишина» [Айги 2001, 15]: его вторая однострочная часть –

Однако молчание – дань, а себе – тишина.

– пользуется отдельной известностью и считается эмблематической для творчества Айги («Жизнь есть тишина. Поэзия есть молчание. Поверившему в эти две простые истины мир Айги откроется сразу, без долгих разговоров» [Новиков 2001, 5]), а союз в начальной позиции в самостоятельных текстах Айги часто встречается (причем в раннем периоде творчества, к которому относится «Тишина», чаще всего именно противительный – «а», в дальнейшем – «и»), однако на самом деле этой однострочной формулой Айги противопоставляет первую часть текста – о вынужденном молчании советского человека («эта ненужность / стране от меня и нужна») – третьей части, трактующей о тишине как среде осуществления поэта («и в этом я есть – как Поэзия есть»).

Некоторые случаи менее очевидны. Так, не лишена проблематичности композиционная целостность многочастных структур Игоря Жукова (в частности, из книги «Язык Пантагрюэля» [Жуков 2007]), состоящих, по мнению А.В. Скидана, «из пронумерованных разнородных фрагментов, чей речевой жанр может варьироваться от каламбура до силлогизма, от обрывка бытовой фразы до мини-диалога, от словарной выписки до исторического экскурса, от сердца горестных замет до решительно смущающих всякий непредвзятый ум пропозиций и максим» [Скидан 2008, 334] и демонстрирующих, что «сознание, нашпигованное материальнотелесными электронными образами, народными и инородными обрывками мыслей, не способно соединять их иначе, кроме как с помощью паратаксиса или техники коллажа» [Скидан 2008, 337–338]: в них, полагает Скидан, «минимальным сегментом, задающим алгоритм композиционного членения» выступает «фраза-моностих с отчетливо артикулированной эвфонией и метрической схемой» [Скидан 2008, 335][122]. Не ставя напрямую вопроса о статусе произведений Жукова как циклов или многочастных композиций, Скидан пишет о них как о произвольной последовательности фрагментов, отмечая «нумерологический, подчеркнуто “внеположный” принцип их соединения». И, однако, в каждой из композиций Жукова обнаруживаются те или иные вертикальные связи между фрагментами, существенно трансформирующие образное содержание некоторых из них и релевантные для прояснения смысла целого. Вполне репрезентативно в этом отношении начало открывающего книгу текста «Шпион Диснейленда»:

1

блондинка Изабель Аджани пьет коньяк и мечтает о пиве и рыбепиво и рыба рядом

2

моя дочь ест только под телерекламу как собака Павлова

3

люди в темных очках
встречаясь взглядами
проваливаются друг в друга

4

Костя Цзю избил Чавеса

5

румын работает в родной школе скелетом

6

натюрморты с горячими блюдами можно писать только очень быстро
пока блюда не остынут

7

он умер от разрыва сердца
когда увидел свою бывшую жену
в порнофильме

8

Годар изменял мне с Мао Цзедуном
я его простил

9

моя дочь работает в зоопарке львом

10

за таким приличным ужином вам очень пошел бы перстень с камнем

11

с момента прибытия она постоянно отдавалась себе и думала
что кроме нее никто этого делать с ней не умеет

12

хиппи-казак
повар-проститутка
токарь-пекарь
смежные профессии