Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов»

В прошлом году, как по указу великого государя казнили на Москве на [Красной] площеди вора Гришку Талицкого, и в то де число он, Родион, ходил по приказу помещика своего, князь Юрья Хилкова, с московского ево двора, что меж Никицкой и Тверской, в город к Москворецким воротам для покупки свежей рыбы на ево, помещиков, росход с повором со Ефимом Коршуном. И, купя де тое рыбу, принес он, Родион, к нему, князь Юрью, на двор в хоромы и положил перед него. И повар де Ефим Коршун стал тое рыбу перед ним, князь Юрьем, розбирать. И он, князь Юрья, ему, Родиону, стал говорить: «Что де, ты видел ли Талицкого? И хто де к нему ходит?» И он де, Родион, сказал ему, князь Юрью, что Талицкого он видел, и как под него куриво подпустили, он, Родион, видел же. А ходит де к нему преображенской священник да Федор Федоров сын Плещеев. И он де, князь Юрья, ему, Родиону, говорил такие слова: «Знают де, кому и приказать, что с ним, Гришкою Талицком, говорить». И он де, Родион, ему, князь Юрью, против тех ево слов молвил: «Ходят де к нему, Гришке, по указу великого государя, и великий государь, знаючи их, посылает». И он де, князь Юрья, молвил ему, Родиону, такое слово: «Бог де ведает, что делаетца! Я де не чаю, кому с ним, Гришкою, какие слова говорить и о чем ево спрашивать: он де, Гришка, человек разумной»[534].

В словах Хилкова чувствуется интерес к делу Талицкого (кого к нему послали сегодня? Удастся ли этим увещевателям его переубедить?), сочувствие и уважение к нему (как им, этим людям, которых посылают для его увещевания, с ним говорить? Какими словами? Он сильно выше их – и по своим знаниям, и по силе духа). И пусть князь Хилков не сознался в этих словах (сознаться в них значило погубить себя), у нас есть и другие свидетельства в пользу того, что люди его круга относились к Талицкому с большим сочувствием и уважением. Князь Б. И. Куракин в автобиографии назвал его «славным противником к имени царского величества», написавшим «великие книги против его величества»[535]. Значит, Куракин тоже знал о содержании учения Талицкого и, кажется, относился к нему с большим уважением. Если таково было отношение к книгописцу и его делу у царедворцев, какой же интерес и сочувствие вызывала его личность в церковных кругах, у приказных людей, среди простого московского люда? Мы можем представить, что разговоры, подобные тем, что запечатлены в показании Родиона Семенова, велись во многих московских домах, монастырских кельях, торговых рядах, кабаках, общественных банях и т. д. Люди всех чинов и возрастов внимательно следили за делом, а значит, интересовались и учением Талицкого. А главное, люди с нетерпением ожидали развязки: удастся ли привести его к раскаянию?

Вдруг, в какой-то момент экзекуции, Талицкий не выдержал мучений. Этот момент настолько был памятен самому Петру I, что много лет спустя, в конце 1721 г., когда император рассматривал проект обращения к подданным с предложением сомневающимся в каких-то церковных догматах самостоятельно приходить в Синод для увещеваний, он оставил на полях приписку с воспоминанием об этом непростом моменте его жизни:

В 1701 году вор Талицкий ради возмущения людям писал писма, будто Антихрист уже пришел, которому его учению последовал нехто иконник Иван Савин, и в том со удивлением, какие муки терпел, не внимая никакого себе от духовных наставления, за которые злодеяния и на смерть осуждены, что все с радостию принимал. Но когда во время казни копчением Талицкий, не стерпя того, покаялся и снят с оного, то видя, оный Савин спросил караулшиков, для чего оного сняли, от которых уведал, что повинился, тогда просил и о себе, которого также сняли, и желал видеть его, и когда допущен, спросил его: впрямь ли он повинился и для чего? Тогда Талицкий все подробно сказал, что все то ложь, чему учил. О, в какую горесть пришел тот Савин и с какими слезами разкаявался и пенял на Талицкова, для чего в такую беду его привел, и что он ни для чего толко вменял то за истину, страдать рад был[536].

Условием приостановки казни было публичное покаяние. Талицкий попросил разрешить ему написать покаяние на бумаге, что ему было позволено сделать.