Русский лабиринт (сборник)

Она нагнулась к черной плите – положить цветы – и вдруг увидела маленький букетик. Кто-то принес цветы на могилу ее мужа, и принес не так давно – скромные тюльпаны еще притворялись живыми. В ее сердце встрепенулась почти забытая ревность. Живой, он мог принадлежать не только ей, она это знала, но смерть узаконила только одно право – право вдовы. И отменило все остальные. Свекровь умерла больше года назад, другой родни у него не было. И тут – цветы. Как будто кто-то нарушил их уединение, влез в интимный разговор. Она нахмурилась, но чужие цветы убирать не стала – положила свой букет роз рядом. И все-таки кто бы это мог быть? В женской памяти стали всплывать прежние подозрения и скандалы. Муж не был, как говорится, ходоком, но женщинам очень нравился. Высокий, с сильными руками и добрыми глазами, он не охотился за женским полом – бабы сами вешались на него при любом удобном случае. И он не всегда отказывал, она это знала. Она понимала, что остальных он жалел, а ее – любил, но когда ревность кормилась доводами рассудка? Она бесилась, кричала, била посуду, уходила, прогоняла, даже изменяла в отместку, но ничего не помогало от любви. И когда они мирились, он прикладывал ее руку к своей груди и шептал на ушко – послушай, это бьется родное сердце. Не плачь и не ревнуй, пусть оно бьется ровно. Ведь оно бьется только для тебя. И она целовала его в сердце, целовала вокруг, целовала везде до исступления, до слез. Сердце, родное сердце билось, а значит, жило только для нее. Разве не это счастье любой женщины? И она засыпала на его широкой груди с улыбкой на губах.

Теперь это сердце билось в чей-то чужой груди. После аварии с разрешения его матери сердце взяли для пересадки. Оно было здоровым и сильным, как он сам. Свекровь сделала это не ради денег – возможность спасти чью-то жизнь острее чувствуют люди, потерявшие самых близких. Она узнала об этом гораздо позже. Не когда пришла в сознание и не когда она вышла из больницы, гораздо позже. В последний момент. Свекровь умирала в больнице от саркомы, врачи вели счет на дни. Она дежурила у постели, когда мать ее мужа пришла в сознание. Взяв невесткину руку желтой, почти прозрачной кистью, свекровь долго смотрела ей в глаза. Так долго, что встречные взгляды переплелись и свили мост. По этому мосту перешли последние слова: «Не виню… Его сердце живет… найди… прости…» Она подумала, что старуха бредит. Но потом догадалась. Нашла бригаду «скорой помощи», приехавшую на место аварии в тот проклятый вечер. Молодой, но уже проспиртованный врач с щегольской бородкой узнал ее почти сразу. Вышел за ней на улицу. Он удивился ее быстрому выздоровлению, но не удивился ее появлению и смешал дым папиросы с туманом загадочных предположений. Хотя все сводилось к тому, что ничего исключать нельзя, она обменяла стодолларовую купюру на ответ поточнее. Врач «припомнил», что начальник бригады подтверждал кому-то по сотовому насчет здоровых органов «жмура». «Простите, пострадавшего». Но система так устроена, что возможностей узнать, кому они, то есть органы, достались, нет. Кроме одной.

Она спросила не сразу. Врач притушил разговор окурком о каблук. Вытащил купюру, посмотрел на свет и снова положил в белый карман. Только когда он повернулся к ней спиной, она задала вопрос прямо между лопаток. Врач обернулся.

– Одна возможность есть. Но не у вас. Знает реципиент. Может узнать, если захочет. Тот, кому пересадили этот орган, – уточнил на всякий случай, хотя она понимающе кивнула.